Когда боги спят

Казменко Сергей Вадимович

Я и помыслить, конечно, не мог, что повлечет за собой такой поступок!

Я вообще тогда, как теперь понимаю, ни о чем не думал - только о том, что вот, наконец, достиг желанной цели. Решил-таки задачу, использовав принципиально новый подход, и тем самым осуществил настоящий прорыв в науке. Мне уже виделось, что моя работа, в которой подводился итог проведенных исследований, выходит на первые места в индексе цитирования, я уже не сомневался, что примененный подход будет носить мое имя, и впереди, еще недостижимая, но уже приобретающая конкретные очертания, замаячила Нобелевка. Конечно, мечтать об этом не возбраняется ни одному ученому, но ей-богу, я имел для такой мечты основания, и это признавалось тогда всеми, с кем я работал.

Даже профессор Ранкор, обычно весьма сдержанный в своих оценках, как-то раз обмолвился, что я, судя по всему, пойду в науке гораздо дальше его самого. Он не завидовал мне - он мною гордился. Хотя на самом деле я достоин был презрения, ибо в то время совершенно выбросил из головы даже воспоминания о совершенном подлоге. Я считал, что множившиеся экспериментальные подтверждения правильности моей теории служат достаточным оправданием весьма произвольного предположения, и не спешил снова вернуться к анализу сомнительного звена в цепи моих теоретических построений. Теперь именно эта моя тогдашняя успокоенность, почивание на лаврах, которому я тогда предавался, терзают мою душу и не дают спокойно спать по ночам. Ведь - кто знает?
– быть может, тогда еще были шансы все исправить?

Первый сигнал тревоги прозвучал в ноябре прошлого года, когда начали поступать данные с только что выведенного на орбиту спутника наблюдения за Солнцем "Солар-иж". Правда, я лично стоял несколько в стороне от обработки получаемой с него информации - набирал статистику по звездам шаровых скоплений, используя результаты наземных наблюдений в оптическом диапазоне. Поэтому тот разговор с профессором Ранкором был для меня совершенно неожиданным.

Помнится, еще утром, заглянув зачем-то в его кабинет, я поразился его усталому виду и какому-то отрешенному взгляду, которым он меня встретил. Но профессор - это знали все на кафедре - не любил, чтобы проявляли заботу о его здоровье. Поэтому я, не сказав ни слова, ушел к себе, быстро, впрочем, позабыв мелькнувшее было в душе чувство обеспокоенности. Но оно вернулось, когда ближе к обеду профессор позвонил мне и еще более усталым и каким-то, я бы сказал, растерянным голосом, попросил зайти к нему в кабинет, захватив кое-какие бумаги.

Вид у него теперь был еще более утомленный, но я не решился спросить его о самочувствии, сел на стул сбоку от стола и разложил бумаги, приготовившись дать необходимые пояснения. Минуты две он молчал, ни о чем не спрашивая, сидел, глядя в исписанные листки перед собой и слегка постукивая по столу зажатым в пальцах карандашом. Потом, наконец, сосредоточился, отложил карандаш в сторону и, покопавшись в ящике стола, достал листок с отпечатанной на принтере таблицей и протянул его мне.

– Это спутниковые данные за ноябрь, - сказал он, - обрати внимание на спектр протонов.

Если бы не его замечание, я не заметил бы в данных ничего необычного. Вариации солнечного ветра при сильных вспышках бывали гораздо большими но протоны с энергиями порядка 150 КЭВ действительно вели себя необычно: их интенсивность менялась по синусоиде с периодом порядка трех с половиной суток, причем амплитуда этой синусоиды явно нарастала.

– Что за странный период?
– спросил я.

– Мне тоже он поначалу показался странным, - сказал профессор и на пару минут замолчал, глубоко задумавшись. Прежде за ним подобного не водилось. Потом он как бы очнулся и продолжил: - Я проанализировал данные за несколько последних лет. Вот погляди, что получилось.

Он повернулся к компьютеру, набрал на клавиатуре несколько команд, подождал, пока на экране возникнет график, затем снова повернулся в мою сторону.

– Первый раз этот странный период проявил себя в конце августа позапрошлого года. Но тогда амплитуда его, как ты можешь убедиться, была невелика - едва превышала величину экспериментальных ошибок аппаратуры "Солара-иж".

При этих словах профессора что-то холодное шевельнулось в глубине моей души, но несколько мгновений мне удавалось сдерживать догадку, не пуская ее в сознание.

Всего несколько мгновений - слишком явным было совпадение.

Август позапрошлого года - как раз то время, когда я бился над этим проклятущим интегралом. К концу месяца я оставил попытки взять его, и теория, которую я строил, совершив подлог, стремительно приобрела стройный и законченный вид.

Но, конечно, я еще не сознавал, что же произошло. Просто душа всегда первой чувствует надвигающуюся беду.

– Теперь амплитуда тоже не очень значительна, - сказал я, стараясь, чтобы голос мой звучал нейтрально. Да и о чем я мог волноваться? Подумаешь - обнаружение каких-то пульсаций в солнечном ветре! Новый эффект, зарегистрированный при помощи спутниковой аппаратуры - что в этом удивительного? Для того и запускаются спутники, чтобы открывать такие вот новые закономерности. Но изгнать какое-то нехорошее предчувствие из сердца мне все же не удавалось.

– Дело не в амплитуде, - произнес профессор.
– Дело не в амплитуде. Дело именно в периоде, - он помолчал, потер глаза, приподняв очки - глаза у него были красные, невыспавшиеся - потом продолжил: - Понимаешь, меня самого поначалу этот период удивил. Если бы не твоя работа, я так и не нашел бы ему объяснения. Но, если привлечь твои построения, то сомнений, в общем, не остается...

– Сомнений... в чем?

– В том, что наше светило, оказывается, далеко не так устойчиво, как мы привыкли считать. Я тут пока не спешил делиться своими выводами - ты знаешь, не люблю скоропалительных сенсаций. Тем более, сенсаций такого рода. Я вообще предпочел бы, чтобы все это оказалось неверным и поскорее позабылось. Но, видимо, рациональное зерно в моих построениях имеется. К сожалению.

– Вы хотите сказать, что наличие именно такого периода свидетельствует об особой форме неустойчивости.

– Да, именно так. Хотя кто бы мог подумать - учитывая геологические данные? Кто бы мог подумать? Я, правда, надеюсь, что допустил где-то ошибку - потому мне необходима твоя помощь. Ты ведь можешь отложить свою работу на время?

– Разумеется.

– Ну и прекрасно. А то, знаешь, мне не хотелось бы привлекать к этому анализу еще кого-нибудь. Я все же надеюсь пока, что ошибся. Уж больно выводы получаются неутешительные. Да что там неутешительные - просто ужасные, знаешь ли, получаются выводы.

Профессор посмотрел мне в лицо, и меня даже передернуло - настолько жалким, совершенно для него не характерным был этот взгляд. Я не помнил, чтобы он хоть когда-либо прежде глядел такими вот глазами - даже тогда, когда три с половиной года назад хоронил брата. Тот тоже работал у нас в Университете.

Позже я понял, почему он так смотрел. Чтобы это понять, много времени мне не потребовалось - к утру следующего дня я успел подробнейшим образом проверить все выводы профессора и пришел к тем же самым ужасным результатам.

Если говорить кратко, все можно описать в двух словах: наше Солнце, которое во всех до сих пор существовавших моделях звездной эволюции признавалось звездой достаточно устойчивой - по крайней мере, в течение значимого для существования человечества времени - на самом деле таковой не являлось. В силу весьма тонких эффектов взаимодействия в конвективном слое, вполне корректно описываемых в рамках развитой мною теории, в определенный момент времени должен был произойти качественный скачок в светимости Солнца, предвестником которого с достаточной степенью достоверности можно было бы считать как раз замеченную недавно периодичность в интенсивности солнечных протонов. Сами эти вариации интенсивности свидетельствовали о близости скачка, а их период, в совокупности с некоторыми другими данными, указывал, что светимость Солнца должна резко, в течение ближайших десяти-пятнадцати лет упасть не менее, чем на двадцать процентов.