Когда человека не было
Шрифт:
Однажды, когда старая пома разламывала скорлупу ореха, упавшего с дерева, маленькая пома, тоже спустившаяся на землю и отделившаяся от матери на несколько скачков, услышала позади себя неожиданный шум. Вздрогнув, она обернулась, и кровь застыла у нее в жилах. В просветах между кустами мелькнула огромная рыжая тень, и два громадных, хищно сверкающих глаза обожгли ее зловещим желтым огнем. Она тревожно взвизгнула и кинулась к матери, но в то же мгновение услышала грозный рев, и рыжая тень метнулась вслед за нею.
Услышав визг маленькой помы, старшая бросилась вперед, забыв даже выпустить свои орехи. С безумно яростным ревом матери, над детенышем которой нависла смертельная опасность, она распрямила свое косматое туловище перед грау и остановила его прыжок. Оба тела упали наземь, крепко вцепившись друг в друга. Это позволило маленькой поме вскарабкаться на дерево, и она сжалась в его ветвях, дрожа и скуля от страха. Сверху она видела, как барахтаются на земле два тела, как потом рыжая тень грау покрыла черное туловище ее матери. А вскоре рыжий хищник поднялся и исчез среди деревьев, глухо рыча, как всегда, а старая пома осталась на земле с перегрызенным горлом.
Нападение грау было столь неожиданным и внезапным, что старая пома не только не успела к нему подготовиться, но и забыла выпустить орехи из передних лап. А это помешало ей вовремя схватить хищника за горло или за разинутые челюсти.
В ветвях соседних деревьев мелькнули силуэты нескольких чунгов. Они спустились к лежащей на земле поме и, увидев ее растерзанное горло, издали протяжный рев. Потом окружили ее, сели и протяжно заревели, а когда белое светило спустилось низко над лесом и листья изменили цвет, они наломали веток и засыпали ими труп старой помы. После этого они разбежались по деревьям во все стороны. Недружелюбно отнеслись они к маленькой поме. И маленькая пома должна была жить, как жила старшая: предоставленная самой себе.
Но маленькая пома была еще слишком слабой и пугливой, чтобы жить без чьей-либо дружбы. Оттолкнутая взрослыми чунгами, молчаливыми и замкнутыми, она подружилась с маленькими чин-ги. Чин-ги приняли ее как свою, хотя она была безхвостой и гораздо крупнее их. Веселые, игривые, непрестанно скакавшие с ветки на ветку, они увлекли в свои сумасбродные игры маленькую пому, и она скоро забыла свою мать и все, что с ней случилось. Остался только страх перед живущими на земле зверями, и даже будучи иногда близко к сильным чунгам, она не решалась спускаться на землю.
Подражая в играх маленьким чин-ги, она научилась очень быстро и ловко карабкаться по деревьям. Научилась легко перепрыгивать на большие расстояния с ветки на ветку. Научилась визжать, как они, и повисать вниз головой, ухватившись за ветку только задней лапой. Ей не хватало только хвоста, чтобы быть настоящей чин-ги; но зато она, словно из зависти, постоянно дергала чин-ги за хвосты, а они кричали и хватали ее за лапы.
С некоторого времени тонкие ветки начали ломаться и гнуться, когда она, уцепившись, повисала на них. Это мешало ей двигаться по деревьям, и она уже не всегда могла следовать за маленькими чин-ги. Она стала крупной и тяжелой, и разница между нею и ее родичами значительно увеличилась. Плечи и лапы у нее стали широкими и сильными, а мускулы на них — похожими на выпуклые узлы.
В то же время с нею произошла и другая перемена. Она совершенно охладела к играм чин-ги, а их визг и беспричинные драки начали ее раздражать. А так как ей и без того приходилось оставаться на более толстых и крепких ветках, то она постепенно отдалилась от них и стала жить как взрослая пома, молчаливо и замкнуто. Она даже не попыталась искать дружбы со взрослыми чунгами. Они сами жили в лесу по двое, много — по трое, а встречаясь, проходили мимо, словно не узнавая или не замечая друг друга.
Потом настали дни, когда она сравнялась с чунгами и ростом, и силой. Чувство страха, которое в детстве внушали ей ходившие по земле звери, совсем исчезло. Она начала спускаться с деревьев совсем одна и поступала при этом, как все другие чунги: сначала внимательно вглядывалась, потом прислушивалась, потом расширяла ноздри и принюхивалась. Научилась она и реветь, как чунги. Но вместе с тем она стала сварливой, как взрослые помы, и при встрече с некоторыми из них у нее возникали стычки. Однако чунги-самцы, хотя были крупнее и сильнее, чем она, всегда молча отступали перед нею.
Как и у всех прочих чунгов, у помы на задних лапах были не ступни, а кисти, и она ходила по земле, ступая на раскрытые ладони. Этот способ передвижения казался ей трудным и утомительным, и она предпочитала опираться на полусжатые в кулак передние кисти. Тогда она принимала полувыпрямленное положение, со слегка наклоненным вперед туловищем и отставленным задом.
С некоторых пор обычная сварливость помы усилилась каким-то особенным чувством беспокойства, какого она никогда ранее не испытывала. Она сама не знала, когда, как и почему появилось у нее это чувство, притом другие помы вдруг перестали ей противоречить, настойчиво избегали ссориться с нею и уступали ей всякую ветку, всякий плод, к которым она протягивала лапу.
Однажды вечером, когда белое светило скрылось неизвестно куда, пома, охваченная тревожным чувством, уселась на ветви дерева, невысоко от земли, и странно заревела. Такого странного рева она никогда еще не издавала, и он удивил ее самое. Тотчас на соседних деревьях отозвались таким же ревом несколько чунгов, словно они давно уже ожидали этого сигнала.
Первым явился рослый чунг, на голову выше помы, с блестящей рыжеватой шерстью. Он быстро перепрыгнул на ветку, где сидела пома, и устремил на нее алчный взгляд. Появился еще один чунг, потом еще два и еще два. Каждый приближался и впивался в нее жадным взглядом, но никто не прыгнул на ту ветку, где сидела пома и куда ступил первый чунг, потому что этот чунг оскалил крупные блестящие зубы и вызывающе, гортанно заворчал.
Чунги, пришедшие позже, постояли-постояли, и, с притворным равнодушием, не спеша разошлись и больше не показывались. Ибо пома не ревела вторично, а по закону чунгов это означало, что она уже сделала свой выбор.
Тогда пома кивнула головой первому чунгу, раскачалась и перепрыгнула на другую ветку, потом на третью, на четвертую, словно увлекая чунга прочь от остальных. Чунг покорно следовал за нею, почти рядом.
Совсем стемнело. Ночные бу-ху вылетели из своих темных дупел и бесшумно зареяли в лесу и над лесом. Пома остановилась на самых нижних ветвях какого-то дерева. Остановился рядом с нею и чунг. И оба оставались так целую ночь, неотрывно глядя друг на друга. В непроницаемой тьме над ними слышались легкие или тяжелые прыжки, гортанные крики, рев, предсмертные вопли. Над головой у них раздавался то зловещий хохот бу-ху, то жалобный писк терзаемых кри-ри. Но чунг и пома словно забыли о существовании других животных. Они словно позабыли о грау, гри, тси-тси, обо всех сильных, свирепых хищниках. Они не смотрели ни вниз, где раздавалось рычание и гортанный вой, ни вверх, где слышался зловещий хохот и жалобный писк: они глядели друг на друга и не ощущали ни усталости в мускулах, ни сна в глазах.