Когда дует северный ветер
Шрифт:
Я посмотрел вдаль и тотчас зажмурился: глаза до боли слепил солнечный свет, отражавшийся от сотен, от тысяч жестяных крыш, лепившихся впритык одна к другой, точно рыбья чешуя, на другом конце поля. Это были жилые дома в поселении. Черт возьми, куда подевался привычный сызмальства облик деревни: дома, крытые листьями или черепицей, помосты — повыше, пониже, проглядывавшие сквозь зелень деревьев? Глянешь на них издалека, и сердце радуется! Вот там, передо мной, тоже вроде деревня, хоть и именуемая «стратегическим поселением». Но отчего кажется она такой чужой, что даже смотреть на нее неохота? Часто моргая, я ладонью, как козырьком, прикрыл глаза и разглядел прохожих на улице. Оттуда, из поселения, доносился неясный гул — не то человеческих голосов,
— Вон за той улицей, за деревьями, у речного устья, — базар, рядом — военный штаб, — объяснял мне Ут До. — Отсюда до первого их поста ровно тысяча четыреста пятьдесят три метра и три сантиметра.
Я посмотрел на Ут До и рассмеялся: экая немыслимая точность.
— Да я вовсе не шучу. Расстояние тщательно измерено — для наших артиллеристов.
— Как, скажите на милость, можно измерить в таких условиях расстояние с точностью до сантиметра?
— Но это так!
— Может, у вас был какой-нибудь сверхсовременный дальномер?
— Никакого дальномера у нас не было.
— Чем же вы измеряли тогда?
— Велосипедным колесом.
Не выдержав, я расхохотался и хлопнул парня по плечу.
— Думаете, я вру? Если не верите, спросите у Шау Линь.
— Да вы сами расскажите про этот научный эксперимент.
— Все просто было, обошлись без науки. Перевязали обод переднего колеса белой лентой, и отсюда до начала арыка, где стояли пушки, Шау Линь покатила на велосипеде прямиком до самого поста. Ехала и считала в уме, сколько раз белая лента касалась земли: один оборот, десять, пятнадцать, сто… До первого поста колесо проделало… э-э… забыл, сколько оборотов. Но если помножить число оборотов на окружность колеса, выходит ровно тысяча четыреста пятьдесят три метра и три сантиметра.
— Если хотите узнать число оборотов, — с ученым видом посоветовал я, — достаточно разделить тысячу четыреста пятьдесят три метра и три сантиметра на длину окружности колеса. Получите искомое число.
— Да уж вам виднее. Но только благодаря этим измерениям артиллеристы наши весной шестьдесят восьмого снаряды словно руками в цель укладывали. Мы сами, как поглядели, нарадоваться не могли. Теперь, — продолжал он, — там все цели промерены. У Шау Линь в блокноте про каждую записано. Если пробудете тут подольше сами увидите, как пушки по ним ударят.
— Скажите, а где вы прикончили Лошака?
— Да вон там. — Он ткнул пальцем в сторону видневшегося за жестяными крышами поля.
— Где же теперь их заградительные посты?
— Здесь больше нет их постов, осталась лишь база в Биньдыке. Но они контролируют весь район. Время от времени являются сюда, расположатся лагерем, проведут операцию — и снова уходят.
Я снова прикрыл ладонью глаза.
— Что-то я не вижу ни заграждений, ни колючей проволоки.
— Все разрушено уже, снесено.
— А они что, не восстанавливают? — спросил я, по-прежнему стараясь разглядеть хоть что-нибудь за слепящими отблесками жестяных крыш. Наконец мне удалось различить маленькие, одетые в белое фигурки, двигавшиеся от домов к полю.
— Тут не только мы поработали. Они сами все доломали.
— Как, и они тоже?
— Да. Они тоже извлекли кое-какой опыт из прошлого. Наверно, сказали сами себе: нет, любые стены и заграждения из колючей проволоки можно в конце концов разрушить. Главное, от чего зависят победа или поражение, — это людские умы и сердца. За кольцом колючей проволоки народ чувствует себя как в тюрьме. Люди задыхаются в неволе. Вот тут-то, поняли американцы, и срабатывает как нельзя лучше «вьетконговская пропаганда». Значит, долой заграждения. И теперь, идя в поле, люди не должны проходить через КПП. Хочешь сходить в другую деревню, на соседний хутор, — иди, никто тебя не удерживает.
— Демагогия.
— Верно, демагогия. У них всегда так: террором ничего не добьются, пустят в ход демагогию; и она не подействует —
— Значит, люди там передвигаются свободно? — спросил я, следя глазами за «старой ведьмой»: она прилетела откуда-то из раскинувшихся вдали полей и теперь снижалась над полыхавшими на солнце жестяными крышами. Вопрос этот интересовал меня чрезвычайно.
— Янки отказались от проволочных заграждений, зато ставят новые — из снарядов и бомб. Они все поделили на зоны. Есть зоны — они их считают своими, — где люди могут передвигаться свободно. Только должны ходить в белой или светлой хлопчатке, чтоб видно их было издалека. В зеленом или в черном появляться запрещено. — Ут До показал рукой на проток, по которому бежала вода, и я приметил маленького глазастого краба, рывшего себе норку. — Вот она, граница, — сказал он. — По эту сторону наша зона, по ту — ихняя. Как увидят кого тут, у границы, вроде нас с вами, сразу стреляют без разбора. А стоит нам переодеться во все белое да перебраться на ту сторону — поглядят и пройдут себе мимо.
Выходит, подумал я, нового здесь только одно название — «умиротворенная зона». А по сути все точно так же, как в шестьдесят восьмом, когда я, добираясь до Сайгона, шел мимо стратегических поселений. Иной раз канал, обсаженный кокосовыми пальмами, что делил деревню надвое, был границей между стратегическим поселением и освобожденной зоной, которую противник тоже рассматривал как «зону свободного огня». В общем одно и то же.
— Надо бы нам с вами перебраться как-нибудь на ту сторону — в белом, конечно. Глянем, что к чему, — сказал я, надеясь, что Ут До охотно согласится. Но он яростно запротестовал, словно взорвался вдруг:
— Ну нет, вы это бросьте! Решили небось — плевое дело? Я пару раз попробовал — чуть на тот свет не отправился. Помню, однажды сел в моторку с женщинами, они на базар ехали. Сам — как положено — в белой рубашечке. Ут Чам, тоже партизанка наша, завела мотор. Уселся я посередине чин чином. На носу одна старушка села. Следом за нами и другие лодки завели моторы, и помчались мы по каналу наперегонки. А утро только-только забрезжило. И вдруг, надо же, увязалась за нами «старая ведьма». Догнала и давай кружить на бреющем над самыми лодками. Представляете, каково? Сижу себе, делаю вид, будто мне на все наплевать, а самого дрожь пробирает. Слышу, сзади Ут Чам твердит мне: «Сиди, Ут До!.. Сиди спокойно!..» Ну а я глаз не свожу со «старой ведьмы». Если, думаю, выключишь двигатель, тварь, и соберешься ракету пустить, я сразу сигану в воду. А она прямо как прилипла. Вдруг вижу — набирает высоту, потом выключает двигатель и пикирует прямо на нас. Совсем было за борт кинулся. Хорошо, Ут Чам как крикнет: «А ну, сядь! Не дури!» Прыгнуть-то я не прыгнул, но лодка накренилась здорово и зачерпнула воды бортом. Правда, пилот «старой ведьмы» ничего не заметил, да и пикировал он не на нас, а на лодку, что шла последней. Стрелять, однако, не стал. Благо, в той лодке плыли одни женщины и девушки, привычные к этим «легальным рейсам». Сидят себе, как ни в чем не бывало. Растеряйся они, пилот сразу бы углядел, обстрелял — не успели б даже выпрыгнуть из лодки. Вот какая у них проверка. Когда «старая ведьма» поднялась и улетела прочь, я сразу сказал Ут Чам: «Причаль-ка к берегу, я сойду. Нет, не ужиться мне с ними, и „легализоваться“ я не смогу». С тех пор зарекся я ходить туда «легально». И вам с этим делом шутить не советую.