Когда дышал морозом месяц май
Шрифт:
Слабых да глупых - заберет, не позволит плохой памяти множиться, а других прочно стоять научит".
Кивали моим словам соседи, соглашались. Боль свою поглубже в корни спрятали, хоть тяжко всем было. Ни один невредимым не остался. Самое меньшее - листочки иссохли. А у кого и хуже - цветы да поросль погибли, ветки отмерзли, корни застыли.
Друг за друга мы держались. Будили,
Вот только Клены мы не уберегли. Те все больше с Елями общались. А Ели, что они о нас, лиственных, знают? Кликали мы, кликали к беднягам Кленам, да с каждым часом слабее их ответ становился. И рады бы уж нашим советам внять, да сил не осталось. Убил мороз юные стройные создания. Заледенил стволы, погубил молодые корни. Настало новое утро, и не докричались мы до Кленов.
Беда - она для всех одна. О людях помнить я не забывал. И они о нас радели сердечно. Человек-девочка прибегала, корни Дубка мхом лесным укрыла. Я ей спасибо сказал.
Другие люди тревожные ходили. Тепло их бурлило, что ручей в половодье:
злились, значится, на погоду. В домах у ним холод поселился, не прогонишь.
Маленькие дома, из наших собратьев сложенные, они огнем согревали. А большие каменные промерзли до нутра. Брат-Липа сказал как-то: и почто печь не ставят, обогрели бы жилище. Дубок своей ученостью блеснул: "Там, дядя Липа, печи особые.
Их разом включают по осени и всю зиму тепло. А весной - не положено.
Весной солнце греет".
Эх, знали бы друзья мои прямоствольные, какую напасть накликали!
Ночь опустилась, тихо в сквере стало. Вздремнул я. И тут слышу человек идет. Плохое было в его шагах, а тепло, как сухая земля, твердое, билось внутри, будто наружу вырваться хотело. Так люди страхом мучаются. И злятся тоже так.
Мимо меня прошел человек, ствол рукой тронул. К брату-Липе шагнул.
Вдруг удар раздался. Вскрикнул Липа! А человек второй удар обрушил. Топором. И еще, и еще. Никогда не забуду, как друг мой кричал. Соседи зашумели, а я к человеку тепло простер - умолял прекратить. Не случилось чуда, не услышал он меня.
О своем замерзающем ростке думал, и рубил, рубил... Осина к нему свой сок бросила, надеялась остановить, как кошку остановила. Да не по корням ей человек-мужчина.
Застонал, рухнул Липа. До корней моих его голос донесся: не поминай лихом, брат, да Дубок береги; живите в мире...
Потом человек ветки рубил, молодой ствол на части крошил. Только не слышал я более ничего. Корни мои горе в узел скрутило.
Соседи-собратья поведали на другой день все, что услышать успели. Унес человек тело брата-Липы в большой каменный дом. Акация, что во дворе его росла, рассказала, как дым из одного окна тянулся. Видать грели жилище. А я росток человека того вспомнил. Видать, с отчаяния родитель в сквер пошел дерево рубить.
Погибал его росток, как наши в стужу засыхают.
Долго я думал потом. Почему Липу? Почему не меня? Ведь жара с моих веток больше будет, это всякий знает. А ответ простой оказался: толст мой ствол и вершина повыше крыш будет. В одиночку не повалил бы меня человек, вот и повернулся к тому, кто помоложе и потоньше. К Липе.
Как-то давно молодежь меня спросила: какой смертью лучше умирать дереву?
"Лишь бы не в печке", - не раздумывая ответил я. А сейчас смотрю на сруб, что от брата-Липы остался, и иное на ум приходит. Его тело в тепло превратилось и спасло человеческий росток. Росток взрослым станет, много дел совершит. И пусть это будут добрые дела, как те, что человек-девочка творит. Ради жизни можно свою жизнь положить. Ведь земля у нас одна - у нас, деревьев, у людей, у зверей. Мы друг друга поддерживать должны, и любить. Так испокон веков было, и будет так.
Холода ушли. Канули в память. Скинули мы вялые, замерзшие листы.
Зеленый листопад ветром унесло. Солнце ярче светить стало, и из лесу весть пришла:
встречайте лето! Движется к нам жаркий дух.
Вот так и пережили мы лютую напасть. А о том, кто из мая того уже не вернется, мы помним. И о неродившихся яблочках, и о погибших Кленах. И Липу помним. Земля позволит, превратится его единственная почка в росток. Мы землицу хорошо о том попросим.
Май 1999