Когда горела броня. Наша совесть чиста!
Шрифт:
Комбат и комиссар с видимым нетерпением ждали внизу. Командир полка перенес свой КП на южную окраину леса, чтобы руководить ударом в обход поселка. Из-за этого телефонное сообщение с ним было нарушено, и пока тянули провод на новый командный пункт, для батальона единственным средством связи с 732-м стала радиостанция танкистов.
— Ну, что? — спросил Асланишвили.
— Комбат нас поддерживает, сейчас согласует с командованием, — уверенно ответил старший лейтенант. — Нам пока поручено подумать над планом атаки.
Петров ожидал, что горячий грузин просто отмахнется и скажет, что надо идти в лоб, «не пригибаясь», но капитан был на удивление спокоен.
— Мы
Пригибаясь, они через кусты выбрались на опушку и скатились в неглубокий окоп, наспех вырытый под поваленным деревом. Асланишвили передал танкисту свой бинокль.
— Смотри, Вано, — показал комбат. — Сараи кирпичные видишь?
На окраине поселка стояли в ряд три крытых железом низких строения из красного кирпича. За сараями начинался сад, дальше, судя по крышам, шла улица.
— Нам главное — до сараев добраться, дальше по садам до домов и все, там уже в ближний бой, в гранаты, в штыки! Нам главное до них дотянуться, в рукопашной мы немца сильнее!
Похоже, капитан Асланишвили был твердо уверен, что в ближнем бою, лицом к лицу, его бойцы не могут не победить.
— Не говорите «гоп», товарищ капитан, — Гольдберг говорил спокойно и невыразительно. — Позвольте оптику, товарищ старший лейтенант.
Он снял очки и некоторое время крутил ребристое колесико, подстраивал бинокль под свои близорукие глаза.
— В саду завалы видите? — ни к кому конкретно не обращаясь, спросил комиссар. — Бьюсь об заклад — это противотанковые пушки, завал совсем свежий, срубили, похоже, полчаса назад. Завалы из досок… Брустверы из битого кирпича. Быстро фланг загнули, стервецы, и, между прочим, продолжают окапываться. Боюсь, кавалерийский рывок тут не поможет, товарищи.
— Никто кавалерийский рывок делать не собирался, Валентин Иосифович, — почему-то обиделся комбат. — Минометчики нас уже догнали, пушки наши сейчас подкатят, зря мы их, что ли, через кочки на руках тащили. Почти артиллерийская поддержка.
— Здесь почти километр открытого пространства, — вступил в разговор Петров. — Мы легко выжмем двадцать, двадцать пять километров в час, но вы отстанете. Значит, придется идти километров семь-восемь, не более. Восемь минут под обстрелом…
— Другого выхода нет, — пожал плечами Асланишвили.
Сзади подполз боец.
— Товарищ танкист, там вас вызывают по рации…
— Ваня! — В ожидании нового боя в голосе майора прорезались лязгающие нотки. — Значит, так, Ваня, атакуем через десять минут, слушай внимательно. Полк охватывает Воробьево с юга и запада, ваша задача — прорваться на окраины и потом, не спеша, двигаться к центру. Ради бога, не отрывайтесь от пехоты и не геройствуйте понапрасну. Артиллеристы нам все-таки помогут, правда, семидесятишестимиллиметровые, а не гаубицы, ну да все равно лучше, чем ничего. Через десять минут они нанесут удар по южной окраине поселка — это сигнал к атаке. Все, желаю удачи.
Петров наскоро пересказал Асланишвили приказ. Решили, что пока орудия обрабатывают поселок, танки будут двигаться со скоростью пехотинца, а как только огонь прекратится, уйдут с десантом на броне вперед на максимальной скорости и постараются выбить немцев с окраины. Комбат очень хотел лично возглавить десантников, но Гольдберг негромко напомнил ему, что командир прежде всего обязан руководить боем своего батальона. После чего как-то сразу выяснилось, что на танках пойдет разведвзвод, а командовать им будет лично комиссар. Асланишвили сдался и пообещал, что батальон немедленно нагонит ударную группу.
Пока старший лейтенант излагал план атаки своим танкистам, разведчики полезли на танки,
Подошедшая пулеметная рота должна была двигаться в рядах батальона и, выйдя на дистанцию действенного огня, бить по огневым точкам немцев. Рота была укомплектована далеко не полностью, но и восемь «максимов» были серьезным подспорьем. За пять минут до атаки взмокшие артиллеристы и пехотинцы выкатили из леса две «полковушки». Вцепившись руками в высокие, по пояс человеку, колеса, они с ходу принялись устанавливать свои короткоствольные пушки рядом с раздавленными немецкими орудиями. Последними из леса выбежали, сгибаясь под весом своих разобранных на вьюки орудий, минометчики.
Выстрелов старший лейтенант не услышал, но над поселком внезапно встали столбы земли и дыма и Безуглый проорал в ТПУ: «Приказ комбата — атака!» Танки снова, как за час с небольшим до этого, вышли из леса и развернулись в линию. Но теперь они уже не могли преодолеть простреливаемое пространство одним рывком, наоборот, машины должны были двигаться со скоростью бегущего пехотинца. Танки шли по ровному, как стол полю, поднимая клубы пыли, в которых, словно в дымовой завесе, бежали красноармейцы, стараясь держаться поближе к спасительной броне. Артиллеристы стреляли хорошо, на глазах у Петрова один осколочно-фугасный ударил в сарай, взметнув тучи кирпичной пыли, другой поднял фонтан земли и огня среди завалов в саду. Затем метрах в двухстах от окраины поселка один за другим разорвались шесть дымовых снарядов, над полем потянуло белые клубы, но ветер снес их в сторону.
Дивизионные орудия прекратили обстрел так же внезапно, как начали, когда батальон преодолел едва половину расстояния до поселка. Танки устремились вперед с максимальной скоростью, теперь все решало мастерство водителей. Петров не видел, как попали в Т-26 из взвода Турсунходжиева. Снаряд противотанковой пушки угодил в башню, убив командира и смертельно ранив заряжающего, но водитель упрямо вел танк вперед, не зная или не желая знать, что из экипажа в живых он остался один. В «тридцатьчетверку» комроты попало пять или шесть снарядов; к счастью, немецкие тридцатисемимиллиметровые орудия ничего не могли поделать с лобовой броней советской машины. По окраине били «максимы», минометы, полковые пушки — огневые средства батальона делали все возможное, чтобы подавить сопротивление противника, но немцы вцепились в этот клочок русской земли мертвой хваткой и бешено огрызались метким, смертоносным огнем. Второй батальон шел вперед, теряя людей убитыми и ранеными. Победа в лесном бою подняла боевой дух красноармейцев и командиров, теперь они упрямо лезли навстречу пулям. Пулеметные очереди выбивали фонтаны пыли, выхватывали людей из цепей, гася жизни, но роты продолжали атаку молча, сберегая дыхание. Танки с десантом вырвались далеко вперед и уже подходили к сараям. Кирпичная стена была метрах в ста, и Петров, высунувшись из люка, крикнул Гольдбергу: