Когда император был богом
Шрифт:
Прежде всего положил в чемодан бейсбольную перчатку. Засунул в красный шелковый карман под крышкой – тот сразу стал выпирать. Побросал в чемодан одежду и попробовал закрыть крышку, но безуспешно. Тогда он сел на чемодан, придавив его своим весом. И вдруг вскочил – крышка тут же открылась. Он кое-что вспомнил. Выбежал в холл и достал из шкафа зонт, черный в белый горошек. Повертел в руках и грустно покачал головой. Слишком длинный. Нечего и думать, что он поместится в чемодан.
Женщина стояла в пустой кухне и мыла руки. В доме было тихо. Дети уже спали. Трубы нагрелись за день, и из крана текла теплая вода. Откуда-то издалека доносились раскаты грома и завывания сирены, слабые, едва различимые. Женщина выглянула в окно. На небе по-прежнему не было ни облачка, сквозь ветви клена проглядывала полная луна.
Тогда женщина вытерла руки о подол и подошла к клетке с попугаем. Сняла зеленую ткань, которой ее накрывали на ночь, и отперла дверцу.
– Выходи, – сказала она и протянула руку.
Попугай осторожно перебрался на подставленную ладонь и вопросительно уставился на женщину.
– Это я, – сказала она.
Птица мигнула. Глаза у нее были черные, без зрачков. Настоящие бусинки.
– Иди сюда, – произнес он. – Иди ко мне.
Попугай говорил голосом ее мужа. Если закрыть глаза, можно подумать, что он рядом.
Но женщина не стала закрывать глаза. Она точно знала, что мужа здесь нет. Он спал сейчас на узкой арестантской койке – а может быть, и на нарах – в форте Сэм-Хьюстон, где всегда отличная погода. Она представила, как он лежит, закрыв глаза рукой, и поцеловала попугая в голову.
– Я и так здесь, – сказала она. – Я и так с тобой.
Она дала попугаю семечко подсолнуха, и он ловко разгрыз его.
– Иди сюда, – повторил попугай.
Женщина открыла окно и посадила его на подоконник.
– Ты очень красивая, – сообщил попугай.
Она пощекотала у него под клювом, и попугай довольно закрыл глаза.
– Глупая птица, – прошептала женщина.
И закрыла окно. Попугай остался по ту сторону стекла. Он постучал по раме лапой и что-то сказал, она не разобрала. Старалась не слушать, что он говорит. Постучала по оконной раме.
– Улетай.
Попугай взмахнул крыльями и опустился на ветку клена. Женщина схватила швабру, вышла во двор и стала трясти ветки. Брызги окатили ее дождем.
– Улетай, – повторяла она. – Улетай отсюда быстрее.
Попугай расправил крылья и скрылся в ночи.
Женщина вернулась на кухню и достала из шкафа под раковиной бутылку сливового вина. На пустую клетку старалась не смотреть. Опустилась на пол и поднесла бутылку к губам. Сделала большой глоток и стала смотреть на то место, где висели «Сборщицы колосьев». В свете луны белел прямоугольник. Женщина встала, обвела его пальцем и засмеялась. Сначала тихо, потом громче, так что затряслись плечи. Она поставила бутылку на стол, надеясь, что приступ смеха сейчас пройдет. Но он не проходил, она задыхалась от хохота, из глаз текли слезы. Наконец она перестала смеяться, взяла бутылку и глотнула несколько раз. Вино было терпкое и сладкое. Она сделала его прошлой осенью. Женщина вынула платок и вытерла губы. На платке остались темные пятна. Она заткнула бутылку пробкой, засунув ее как можно глубже.
– La donna и mobile, – напевала она, спускаясь в подвал.
Там женщина спрятала бутылку за проржавевшую железную печку, где никто не смог бы ее найти.
Посреди ночи мальчик пришел к ней в спальню и забрался в постель.
– Что это за странный шум? – спрашивал он, прижимаясь к матери. – Что это за странный шум?
Она погладила его по жестким черным волосам.
– Дождь, – прошептала она.
Мальчик успокоился и моментально уснул. Гром то стихал, то снова раскалывал небо. Если бы не шелест дождевых струй, в доме стояла бы тишина. Женщина лежала без сна и думала, что крыша протекает. Муж давно собирался ее починить, но так и не успел. Женщина встала и подставила под протечку ведро. На душе стало легче. Она легла рядом с мальчиком и натянула одеяло ему на плечи. Во сне он жевал губами, и она подумала, не голоден ли он. Вспомнила о леденцах, которые все еще лежали у нее в сумочке. Леденцы в золотой фольге. Она забыла отдать их детям. А продавец в магазине сказал ей что-то очень приятное. Ах да, похвалил красное платье. Хотел ее поддержать. И она это поняла. Женщина закрыла глаза. Завтра утром она отдаст детям леденцы. Ни в коем случае нельзя забыть о них. Она помолилась про себя и задремала, слушая, как капли падают в ведро. Мальчик сбросил одеяло и отодвинулся к стене, где было прохладнее. Через несколько часов он, его сестра и мать встанут и отправятся на Ченнинг-вэй, в Первую конгрегационную церковь, временно превращенную в пункт контроля над иностранцами. Там они получат идентификационные номера, которые придется приколоть к одежде. Потом их погрузят в автобусы и отвезут неизвестно куда.
Поезд
Поезд медленно полз вглубь материка. Белый дом где-то на западной границе Невады, перед ним лужайка и два высоких тополя, между которыми покачивался на ветру гамак. Маленькая собачка спала в тени деревьев. Мужчина в соломенной шляпе подстригал кусты, придавая им форму шара. Безупречно круглых зеленых шаров. Кто-то – может, этот мужчина, а может, садовник – посадил цветы в старой, выкрашенной в красный цвет тачке рядом с почтовым ящиком. У деревянного забора был разбит огород, а над воротами висел написанный от руки плакат: «Продается». За домом оказалось высохшее озеро, а за ним – ничего, кроме пустыни, потрескавшейся, выжженной солнцем земли, тянувшейся до самого горизонта. На карте озеро называлось Перемежающееся. Перемежающееся озеро. Потому что оно то высыхало, то вновь наполнялось водой. Все зависело от того, дождливый был год или нет.
– Я не вижу никакого озера, – сказала девочка.
Шел сентябрь 1942 года. Она стояла, прижавшись лицом к запыленному окну вагона. Ей уже исполнилось одиннадцать. Черные прямые волосы собраны в хвост и перевязаны старой розовой лентой. Светло-желтое платье с пышными рукавами и каймой, которая начала отпарываться. К воротнику приколот идентификационный номер, на шее – голубой шелковый шарф. Туфли последний раз чистили весной.
– А здесь должно быть озеро? – спросил ее брат.
Ему исполнилось восемь, и у него был такой же идентификационный номер.
Девочка не ответила. Последние два года озеро стояло без воды, но она этого не знала. Она никогда раньше не видела пустыни. Хорошая ученица, хотя и не первая в классе, она знала значение многих слов. Но значение слова «перемежающийся» было ей непонятно. Она снова посмотрела на карту, чтобы убедиться: на этом месте должно быть озеро. На карте его было отчетливо видно.
Не отрывая глаз от нарисованного озера, девочка протянула руку.
– Дай, пожалуйста, лимон, – попросила она.
Мать положила лимон на ее ладонь. Девочка открыла окно и бросила его в пустыню. Он мелькнул в воздухе и ударился о шишковатый ствол дерева. Белый дом между тем удалялся, становясь все меньше и меньше. Девочка была лучшей подающей школьной команды по гандболу. Бросать она умела отлично.
– Метко, – вполголоса заметила мать.
– Я не целилась в дерево, – ответила девочка, убрала карту в чемодан под сиденье и снова села.
По проходу, медленно раскачиваясь из стороны в сторону, прошла пожилая женщина. Девочку обдало каким-то странным затхлым запахом, так пахнут прелые листья. Его издавал старый шелк. Девочка глубоко вздохнула и закрыла глаза. Устроиться поудобнее никак не удавалось. Сиденье было слишком жесткое, и с тех пор как прошлой ночью они выехали из Калифорнии, она не спала ни минуты. Девочка провела в Калифорнии всю свою недолгую жизнь – сначала в Беркли, в белом оштукатуренном доме на широкой улице недалеко от моря. Потом, последние четыре с половиной месяца, – в лагере для перемещенных, расположенном к югу от Сан-Франциско, на бывшем ипподроме в Танфоране. А теперь она, ее брат и мать ехали в Юту, где им предстояло жить в пустыне. Поезд был старый – похоже, он простоял на запасных путях долгие годы. На стенах висели газовые лампы, давным-давно вышедшие из употребления, а локомотив приводила в движение угольная топка. Вагоны так трясло, что некоторых пассажиров тошнило. Воздух насквозь пропитался запахами пота и рвоты, к которым примешивался слабый аромат цитрусовых. Рано утром солдаты поставили на пол вагона ящик, полный апельсинов и лимонов. Девочка любила апельсины и не ела их уже несколько месяцев. Но сейчас и думать не могла о том, чтобы проглотить хотя бы дольку. Поезд в очередной раз дернулся, и она со стоном уронила голову на колени.