Когда мы остаемся одни
Шрифт:
– Знаешь, – сказал он, сжимая кулаки вокруг прутьев узорчатой решетки, – я понимаю, как произошла революция.
Янка в удивлении посмотрела на него.
– Когда я смотрю на эти особняки и думаю о том, что вот сейчас приду домой, а там Анютка и Маруся и надо чем-то их покормить… я бы тоже взял в руки оружие.
– Не знала, что ты коммунист, – насмешливо сказала Янка.
– Да причём здесь коммунист?! – тут же вспылил Таль. – Я просто говорю, что ПОНИМАЮ, как это произошло.
В горах Талю было хорошо. Воздуха много. Тишины. Все звуки яйлы вплетались в эту тишину: ветер, стрекот кузнечиков, шелест травы, вскрики птиц… Работы было много. Они собирали траву на яйлах и воровали
С Янкой он мысленно вёл бесконечные разговоры. Вспоминал, как они ходили на Чёртов камень собирать мидии три лета назад, как она разодрала себе руки с непривычки и как потом они варили мидии в помятой железной кружке, которая была припрятана Талем у заветного камня. Много чего вспоминал Таль. И не замечал работы, хоть спину к вечеру ломило, ноги гудели, опухали пальцы. За водой приходилось ходить к далёкому роднику, варили по очереди, и не всегда получалось съедобно. В их бригаде он был самым младшим, но никто его не жалел, никаких поблажек не делали. Талю это даже нравилось. Все матерились, и Таль матерился, все курили, и Таль начал. Только самогонку пить отказывался. Он понимал, что если бы отец не был пьян в ту ночь, он бы выплыл. Таль не знал никого, кто лучше отца плавал. Да если бы он не был пьяным, он бы и на берегу один не оказался.
И Хозяин недобро усмехался, если видел, как Таль упрямо отказывается пить. Все его так и называли – Хозяин. Будто не было имени у человека. Он появлялся раз в неделю на своём джипе, забирал сборы и исчезал там, внизу, где была жизнь. А тут – только тишина.
Однажды Хозяин приехал не один, привёз молодого парня, интеллигентного на вид, похожего чем-то на Янкиного дядьку, и тоже в форме егеря. Они о чём-то говорили у машины, Таль увидел, что Хозяин мотнул головой в его сторону. Потом и правда подозвал его.
– Дело есть, – сказал он весомо. – Серьёзное. На большие деньги.
Таль весь напрягся. Он много чего от мужиков наслышался.
– Если сделаешь, до конца лета будешь безбедно жить.
– Чего делать-то?
Они осмотрели его в две пары глаз, будто оценивая, можно ли доверять.
– Ты ведь болтать не будешь, парень, да?
– Не из болтливых.
– Да это я понял уже, – усмехнулся Хозяин. – Ну так ты ведь понимаешь, что мы тебя завсегда найти сможем. И семья у тебя большая.
«Будто в дурацком кино каком-то», – чуть не сплюнул с досады Таль.
– Можжевеловую рощу у Верхнего Перевала знаешь?
– Заказник, что ли?
– Да.
– Ну, знаю.
– Вот и отлично!
Дело было нехитрое. Пробраться в темноте к роще да поджечь подлесок. Жара стоит уже второй месяц, вспыхнет от одной спички. Таль не спрашивал, зачем. Может, можжевельник нужен сувениры резать, хотя, вроде, весь рынок давно на поделки перешёл. Может, для заготовки древесного угля, тоже ведь спрос есть. Может, из-за земли. Захотел какой-нибудь богач виллу построить в этом месте, а нельзя, заказник! Нет заказника – нет запрета, строй не хочу. Таль сразу вспомнил их с Янкой разговор про революцию и как она его коммунистом назвала. А сейчас вот он, наоборот, получается, за тех, кто на виллах. Видела бы Янка! Ну и что? И ничего бы не сказала, если бы услышала, сколько ему заплатят. До конца лета безбедно! Да они год на эти деньги жить смогут! Анютке новые сапоги на зиму купят. Маме – пальто. Таль ехал на последнем рейсовом автобусе и мечтал. У него ведь теперь даже телефона нет, он уже сто лет не слышал своих.
Настроение у Таля совсем испортилось. «А вот теперь посмотрим! Я ей так и скажу: не смей нас кормить, я сам заработал! И куплю ей… браслет из сердолика, например. Тот самый». Тогда у него не было денег, а теперь вот будут! У него, у Таля, будут деньги! И первым делом он Янку в Коктебель повезёт. И к тому лотку подведёт. И скажет так, небрежно: выбирай…
Таль добрался до заказника, когда совсем уже стемнело. Пробраться в него для пацана – дело плёвое. К тому же Хозяин точно сказал, в каком месте поджигать. Деревья стояли здесь – великаны. Таль не очень в них разбирался. Ну знал, что вот это сосна, а вот это – высокий можжевельник. «Высокий», потому что выглядит, как дерево, а не стелется по земле, как на яйлах. Так, ладно, всё, лучше не думать. Ну сгорят они сейчас, да. Это же просто деревья, вырастут новые. Ещё и денег заказнику выделят на восстановление. Наоборот, польза. Потому что всё в природе должно обновляться. А этим деревьям уже лет сто, наверное, а то и триста. «Триста лет оно росло, а тут пришёл такой я… и всё, нету». Таль чиркнул спичкой.
Убежал он сразу. Вниз по тропе, надеясь в темноте только на удачу, и правда чудо, что не навернулся. За спиной вырастала стена пожара.
Глава 8
Два деда
Янка, подхватив тазик с пелёнками, вышла во двор, чтобы их развесить, когда в жестяную дощечку, прибитую к калитке, постучал какой-то незнакомый дед. Он был смуглый, сморщенный и показался Янке смутно знакомым. И тётя Нияра, которая шла за Янкой следом и несла Пашуню на руках, ахнула и залепетала что-то по-татарски. Незнакомый дед отворил калитку и вошёл.
– Здравствуй, дочка, – сказал он, и Янка чуть не выронила тазик.
Тётя Нияра опустила глаза, сказала тихо:
– Здравствуйте, папа.
– Узнал про твою беду.
Тётя Нияра молчала. Дед посмотрел на Янку, потом подошёл к скамеечке, присел на неё, вздохнул. Тётя Нияра продолжала стоять посреди двора, как изваяние, не обращая внимания на Пашуню, который теребил её серёжку в ухе. Из летней кухни выбежала с пустым ведром Анюта, а за ней Маруська.
– Маам, я за во… – и она умолкла, затормозив около матери, а Маруська врезалась в неё.
«Немая сцена», – усмехнулась Янка и стала развешивать бельё. Она встряхивала его, и только эти хлопки и были слышны.
– Эти, вижу, твои, – кивнул дед на девочек, а потом показал на Янку. – А это кто ж? Ни на тебя, ни на Павла не похожая.
– Это Яночка, Талева подружка, – тётя Нияра сбилась, сказала почти шёпотом, – невеста.
Янка закашлялась, но перехватила отчаянный взгляд Анюты и решила молчать.
– Молода для невесты-то…
Опять повисло молчание. Потом дед сказал:
– Ну, что же вы, внученьки? Идите, обнимите дедушку.
Анюта с Маруськой робко подошли. Дед поцеловал каждую в макушку. Тётя Нияра передала Анюте Пашуню, и та поднесла его деду.
– Хороший, – только и сказал дед. Потом он посмотрел на тётю Нияру, которая всё ещё не смела поднять глаза, и сказал: – Ты крепко обидела меня, дочка. Но я тебя прощаю.
«Прощаю! – чуть не закричала Янка. – Столько лет! Ни разу не помог, не приехал, даже внуков не посмотрел! Даже не знал, как они жили! А теперь – «прощаю»?». Но тётя Нияра совсем по-детски всхлипнула и бросилась к отцу. Она упала перед ним, обхватила руками его колени и плакала долго и безутешно.