Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин

Улин Виктор Викторович

Вера, позавчера… неважно. Но умер. И то, что видят знакомые мне люди – тающая тень прежнего меня.

2

Но все-таки я пытаюсь разобраться.

Почему так случилось, что интерес к жизни капля за каплей вытек из меня? Причем столь незаметно что сам я не ощутил своего медленного умирания.

Вроде бы недавно я любил ходить

на вечеринки, в гости к друзьям, и принимать друзей у себя. Великолепный, в белоснежной рубашке и очень красивом галстуке с золотой заколкой, я говорил изящные тосты. Играл на гитаре и пел любимые романсы. Ощущая страсть к жизни от этого мимолетного самоосознания: вот, я хорошо выгляжу, и голос мой звучит мощно, и женщины слушают с горящими глазами. И я не просто существую – я живу.

И вдруг оказалось, что давно уже не живу.

Более того, я не помню, когда в последний раз по-настоящему: с друзьями и песнями – отмечал собственный день рождения.

И мне кажется, что дело не в личных неудачах. Что такое состояние симптоматично моим ровесникам вообще.

Конечно, за последние годы очень сильно переменилась сама жизнь. Но течение времени всегда непрерывно, и совсем не обязательно, чтобы медленные перемены резко крушили что-то внутри человека.

Но мне – точнее, нам – не повезло: перелом общества пришелся на лучшую пору жизни моего поколения. И действительно необратимо сломал многих из нас. Меня в том числе.

* * *

Любопытно и как-то странно представить себе масштаб прошедшего времени.

Я родился всего через шесть лет после смерти Сталина. Дыхание той великой и страшной эпохи, обезглавленной, но отнюдь не сразу прекратившей свои мощные конвульсии, ощущалось на протяжении некоторого периода моего детства.

Шесть лет… Для сравнения – ровно столько отделяет нас сегодняшних от кризиса 1998 года. Очень небольшой срок.

И это прошлое, черное и чужое по сути, преследует меня практически всю жизнь. Именно с раннего детства.

Правда, отпустило ненадолго, когда мое бытие приняло нормальные очертания. Но обрушилось вновь, едва все вернулось на свои убогие круги.

Впрочем, иного просто не могло быть.

Ведь я потерял интерес к настоящей жизни; тем более не вижу ничего в будущем.

Осталось лишь прошлое.

Которое, надо признать, в дни моей молодости было пронизано отголосками Сталинской эпохи.

Я восемь лет прожил в Ленинграде. Эти годы пришли на границу семидесятых и восьмидесятых – квинтэссенции застойного периода, когда в Советском союзе для человеческой жизни простого обывателя не существовало уже вовсе ничего. Начиная от телевизоров и кончая канцелярскими скрепками. И вся государственная пропаганда держалась лишь на памяти минувшей войны. Бесконечно перемалывалось наследие все той же единственной эпохи, как бы ни замалчивалось имя Сталина и ни переиначивались бы песни с его упоминанием.

Впрочем, об этих песнях я еще скажу…

* * *

Любопытно признать, глядя с высоты возраста уже как бы посторонним глазом, что я, родившийся хилым очкариком в глубоко интеллигентной семье, всегда ощущал себя человеком военным.

Вероятно, любой мужчина изначально рождается именно для службы; недаром в Древнем Риме у ложа роженицы дежурил воин с мечом. Чтобы в том случае, если появится мальчик, первым ощущением новорожденного стало прикосновение к холодной стали оружия.

Конечно, все это давно изжило себя. Человечество отвоевало положенную ему дозу, как перетерпело эпидемии проказы, чумы и прочих изведенных к нынешнему времени болезней.

Однако…

Я ничего не могу с собой сделать.

С редкими друзьями, которые способны меня понять, могу часами обсуждать, чем сложный телескопический затвор, применявшийся на немецком пистолет-пулемете «МР40», совершеннее стальной болванки нашего примитивного «ППШ».

Студентом я с парой таких же маньяков ездил на бывшую финско-советскую границу 1940 года, где практически целиком сохранилась легендарная линия Маннергейма. Вооружившись веревками и фонариками, мы лазали по старым, на три этажа ушедшим под землю финским дотам. В разросшихся перелесках угадывали оплывшие и почти неразличимые остатки наших окопов и тщательно перерывали песчаный грунт в поисках оружия. Правда, безрезультатно: попадались лишь патроны; в основном от мосинской трехлинейки, изредка от «ТТ» – да стабилизаторы разорвавшихся мин.

Конец ознакомительного фрагмента.