Когда Ницше плакал

Ялом Ирвин

Удивленный неожиданным завершением их беседы, Брейер взглянул на часы и увидел, что у них оставалось еще десять минут. Но он не стал возражать и покинул комнату с облегчением школьника, отпущенного с урока раньше времени.

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ЗАМЕТОК ДОКТОРА БРЕЙЕРА В ИСТОРИИ БОЛЕЗНИ УДО МЮЛЛЕРА,

7 ДЕКАБРЯ 1882 ГОДА

Терпение, терпение, только терпение. Впервые я понял смысл и цену этого слова. Я должен думать о своей далекой цели. Все дерзкие преждевременные шаги в этой области заканчиваются неудачей. Думай о начале партии в шахматы. Составляй комбинации медленно и систематизированно. Построй надежный центр. Не передвигай фигуру больше одного раза. Не выводи ферзя раньше, чем нужно!

И

это работает! Большим шагом вперед сегодня стал переход к именам. Он чуть не задохнулся от моего предложения. Я едва смог сдержать смех. При всем своем свободолюбии он в душе венец, который любит свои регалии — равно как и свою беспристрастность. После того как я несколько раз назвал его по имени, он стал отвечать мне тем же.

Это изменило саму атмосферу сеанса. Всего через несколько минут он чуть-чуть раскрылся. Он заметил, что кризисов ему пришлось пережить больше, чем хотелось бы, и что на сорок он себя чувствовал еще в двадцать. Я не стал развивать эту тему — пока! Но я должен к этому вернуться.

Может, на данный момент мне лучше оставить попытки помочь ему — пусть он пытается помочь мне, а я буду плыть по течению. Чем я буду искреннее, чем меньше буду пытаться манипулировать им, тем лучше. У него, как у Зига, взгляд как у орла, так что от него не укроется малейшее лицемерие.

Очень стимулирующая сегодня получилась беседа, как в старые добрые времена на уроках философии у Брентано. Иногда меня просто затягивало. Но была ли она продуктивной? Я снова перечислил ему мои проблемы: старение, близость смерти, бесцельность — все свои болезненные переживания. Его явно заинтриговал мой старый рефрен про «исключительно одаренного парня» — странно. Я не уверен, что я понимаю, что у него на уме, — если вообще что-то есть!

Сегодня я начал понимать его методику. Так как он уверен в том, что одержимость Бертой служит для того, чтобы отвлечь мое внимание от этих экзистенциальных проблем, он стремится поставить меня перед их лицом, раздуть их до неимоверных размеров, может, даже заставить меня испытывать больший дискомфорт. Так что он весьма резок, и поддержки от него не дождешься. Зная его, удивляться здесь нечему.

Кажется, он думает, что на меня подействует метод философских рассуждений. Я пытаюсь объяснить ему, что меня это совсем не трогает. Но он, как и я, постоянно экспериментирует и импровизирует в поиске новых методов. Его очередная сегодняшняя методологическая инновация: попытка адаптировать мою методику «чистки дымоходов». Мне странно чистить их, а не наблюдать за процессом, — странно, но не неприятно.

Что же действительно неприятно, что действительно раздражает — так это его напыщенность, которая постоянно вылезает наружу. Сегодня он заявил мне, что собирается рассказать мне о смысле жизни и ее ценности. Только не сейчас! Я к этому не готов!

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ЗАПИСЕЙ ФРИДРИХА НИЦШЕ ПО ДЕЛУ ДОКТОРА БРЕЙЕРА,

9–14 ДЕКАБРЯ 1882 ГОДА

Наконец-то! Беседа, достойная моего внимания, — беседа, доказывающая правильность большинства моих предположений. Этот человек совершенно придавлен к земле — своей культурой, своим положением, статусом, семьей — так, что он никогда не знал собственной воли. Конформизм впитался в каждую его клеточку: когда я заговорил о выборе, он казался изумленным, словно бы я говорил на каком-то незнакомом языке. Может, именно конформизм так связывает евреев: внешние преследования заставляют людей сплотиться настолько тесно, что ничто индивидуальное просто не может проявиться.

Когда я заявляю ему о том, что он позволил своей жизни стать цепью случайностей, он отрицает возможность выбора. Он говорит, что ни один носитель культуры не имеет возможности выбирать. Когда я осторожно упомянул наказ Иисуса оставить родительский дом и культуру в поисках совершенства, он объявил мой метод слишком уж эфемерным и сменил тему.

Забавно:

в детстве у него была на вооружении концепция, которую он так и не смог увидеть во всем великолепии, — он был «исключительно одаренным парнем» — как и мы все, — но так и не понял, в чем заключалась эта одаренность. Он так и не понял, что его долг состоит в совершенствовании характера, преодолении себя, своей культуры, своей семьи, похоти, грубой животной природы, стать тем, кто он есть, и тем, что он есть. Он так и не вырос, так и не сбросил свою первую кожу: он увидел свое призвание в достижении материальных и профессиональных целей. И когда он достиг всего этого, так и не заглушив тот голос, который говорил ему: «Стань собой», он отчаялся и начал жаловаться на то, что его обманули. Даже сейчас он так ничего и не понимает!

Есть ли надежда? По крайней мере, его заботят настоящие проблемы и он не поддается религиозным обманам. Но в нем слишком силен страх. Как я могу сделать его сильным? Он как-то сказал, что холодные ванны полезны для укрепления кожи. Он выписал себе закаливание? Озарение помогло ему понять, что управляют нами не прихоти бога, а прихоти времени. Он понимает, что воля бессильна перед «так случилось». Хватит ли мне сил, чтобы научить его «так случилось» превращать в «этого я и хотел»?

Он настаивает, чтобы я позволил ему называть меня по имени, хотя и знает, что я этого не люблю. Но это не так уж страшно; я достаточно силен, так что могу уступить ему эту небольшую победу.

* * *

ПИСЬМО ФРИДРИХА НИЦШЕ, АДРЕСОВАННОЕ ЛУ САЛОМЕ. ДЕКАБРЬ 1882 ГОДА

Лу, вопрос о том, страдаю ли я, неактуален по сравнению с вопросом о том, обретешь ли ты, дорогая Лу, себя снова. Я никогда не встречал человека, которого мне было бы так же жаль, как тебя:

несведущую, но проницательную

умело использующую все, уже известное

с плохим вкусом, но не осведомленную в этом недостатке

честную, но по пустякам, преимущественно из упрямства

общая жизненная позиция которой — бессовестность

невосприимчива — не может ни брать, ни давать

бездуховна, неспособна любить

в состоянии аффекта ужасна и близка к безумию

неблагодарная, никакого стыда перед благодетелями

В частности

ненадежна

плохо воспитана

смутные представления о чести

мозг с первыми признаками души

натура кошки — хищница в шкуре домашней киски

благородство как остаточное явление после общения с благородными людьми

сильная воля, но по мелочам

нет ни прилежания, ни чистоты

сильно смещенная чувственность

детский эгоизм как следствие сексуальной атрофии и задержки полового созревания

не любит людей, зато любит бога

потребность в экспансии

хитра, потрясающий самоконтроль в отношении сексуальности мужчин

Твой

Ф. Н.

ГЛАВА 17

ПЕРСОНАЛ В КЛИНИКЕ ЛАУЗОН редко упоминал имя герра Мюллера, пациента палаты № 13, с которым работал доктор Брейер. Да и сказать было почти нечего. Для занятых, загруженных работой людей он был идеальным пациентом. За первую неделю приступов мигрени не было. Он почти ни о чем не просил и требовал к себе мало внимания, кроме измерения признаков жизни — пульса, температуры, частоты дыхания, кровяного давления — шесть раз в день. Медсестры называли его вслед за фрау Бекер, ассистенткой доктора Брейера, настоящим джентльменом.

Однако было видно, что он предпочитает быть один. Он никогда не начинал разговор. Когда к нему обращался кто-то из персонала или пациентов, он отвечал дружелюбно и коротко. Он предпочитал есть в палате и после утреннего визита доктора Брейера (который, по предположениям медсестер, был посвящен массажу и электрическим воздействиям) проводил большую часть времени в одиночестве: он писал в своей палате или, если погода позволяла, делал записи, гуляя по саду. Герр Мюллер вежливо пресек все расспросы относительно того, что он пишет. Было лишь известно, что он интересуется Заратустрой, древнеперсидским пророком.