Когда пал Херсонес
Шрифт:
– Говори, – был ответ.
– Не губи ромеев, благочестивый! Что будет с нами, если болгары спустятся вниз? Нам не выдержать их напора. Ты ведь знаешь, воин, спускающийся с горы, равен трем воинам на равнине.
Василий гневно теребил бороду, глядя вперед с таким видом, точно он ничего не слышал.
Несколько раз ромеи пытались взойти на гору, и каждый раз болгары с большими потерями заставляли нас скатываться вспять. В четвертый раз ромейские воины почти дошли до гребня, но варвары снова сбросили их вниз. Потери наши были очень велики. Ромеи уже начинали роптать, ложились на землю, так как у них не хватало дыхания, и некоторые бросали в отчаянии оружие,
На другое утро смертоубийство возобновилось. Мы со страхом смотрели на василевса. Тогда к нему приблизился Никифор Ксифий, доместик схол:
– Повели рабу твоему…
– Говори, – бросил Василий.
– Позволь мне взять отборных воинов, пастухов по роду своей работы, и попытаться пробраться с ними горными тропами в тыл врага. За ночь мы успеем обойти горы.
Мы стали ждать ночи. Под покровом темноты, прикрытые ею, как плащом святого Димитрия Солунского, Никифор и его воины пошли в обход горы Беласицы. Пробираясь сквозь тернии, над зияющими пропастями, переходя во мраке страшные высоты, теряя людей в бездонных провалах, Ксифий медленно всходил, подобно новому Ганнибалу, на вершины.
На рассвете, когда только занялась заря, Василий снова начал битву. И вот мы заметили, что в рядах врагов происходит большое движение. До нас донеслись крики:
– Бегите! Ромеи окружают нас!
Тогда мы поняли, что это Никифор Ксифий вонзил, как ромейский орел, когти в тело жертвы. Болгарские воины оставили в замешательстве засеки и метались в горных ущельях, не зная, с какой стороны последует нападение. Василий, сияющий, как в пасхальный день, кричал экскувиторам, которых вел в битву патрикий Феофилакт Вотаниат:
– Поражайте врагов, экскувиторы, поражайте!
И, не выдержав, сам помчался впереди воинов в гущу сражения.
Ужасное избиение врагов продолжалось весь день. Сам Самуил едва не попал в наши руки. Но мужественный сын бросился к отцу на помощь и вырвал его из когтей смерти. Понимая, что в этом сражении уже нельзя ждать возврата воинского счастья, Самуил покинул поле битвы и с остатками своих отрядов скрылся в наступающей темноте. Он нашел прибежище за неприступными стенами Прилепа. Опустошив все вокруг, Василий не решился преследовать врагов, так как опасно нападать на раненого медведя вего берлоге.
Это был еще не конец. На другое утро взошло солнце, осветившее красоту мира, а василевс запятнал свою победу неслыханной жестокостью. По его приказанию пересчитали пленников. Их оказалось четырнадцать тысяч человек, многие из которых были ранены в сражении. Пленных загнали в ущелье, чтобы безопаснее стеречь.
Потом мы увидели страшные приготовления к казни. На соседней равнине были зажжены костры, на которых воины стали обжигать заостренные колья и раскалять на огне железные прутья. Когда все было готово, схоларии извлекли из теснины несколько безоружных пленников и повели к кострам. Для несчастных готовилось нечто ужасное, но они еще не знали о том, какая их ждет участь, и покорно шли, куда им было приказано. И вот нечеловеческий вопль огласил равнину. То ослепили первого пленника.
Ослепленный бился на земле, умолял о смерти, царапал ногтями лицо, залитое кровью из глазниц, а потом стал на колени и простирал руки к небесам, как бы взывая к ним всем своим страданием. Но уже к кострам тащили
Тысячи слепцов, ползающих во прахе, вопли, стоны, кровавые глазницы, а над всем этим каменное лицо Василия. Я отвел глаза в сторону и не смотрел на него. Пусть он даст ответ в этом на последнем суде, а моя христианская душа не могла принять такую жестокосердость. Лицемеры! Мы произносим в церквах проповеди о милосердии, а сами способны на всякую жестокость и коварство, когда дело касается нашей выгоды.
Догадавшись о том, что происходит на равнине, пленники в ущелье заволновались. В ответ на вой ослепляемых раздался рев запертых в теснине, как звери в клетке, тысяч людей. Они бросались на стражей, предпочитая умереть, чем потерять зрение. Некоторые погибли от меча, а прочих смирили и повлекли к кострам.
По повелению василевса, на каждых сто ослепленных одному пленнику оставляли один глаз, чтобы кривые могли привести товарищей к Самуилу и поразить его сердце ужасом. Страшными вереницами, цепляясь друг за друга, ведомые одноглазыми поводырями, слепцы пустились в путь по трудным горным дорогам. Они спотыкались с непривычки, падали, плакали кровавыми слезами, проклиная немилосердные небеса, допустившие такое злодеяние. Многие погибли в пути или уморили себя голодом, других разорвали волки. Остальные с трудом добрались до болгарских селений. Жители выходили на дорогу и выносили слепцам воду, козье молоко и всякую пищу, утешали несчастных, а ведь эти люди напоминали им о проигранной войне. А когда слепцы пришли наконец в Прилеп и наполнили весь двор перед дворцом Самуила, старый лев заплакал. Тысячи слепых взывали кнему:
– Самуил! Смотри, что сделал с нами Василий! Отомсти ему за наши муки!
Тысячи глаз, с такой радостью взиравшие на мир, погасли навеки…
Болгарскому царю дали чашу с водой. Он сделал несколько глотков и выронил ее из рук. Царь уже не мог отомстить. Дни его были сочтены. Он ждал появления страшного врага на ложе смерти, но Василий опасался войти к нему вберлогу. А сын сказал отцу:
– Не скорби! Сильных духом испытания только закаляют. Василий умрет, и много других василевсов придут царствовать и снова уйдут в небытие, а болгарский поселянин по-прежнему будет пахать свое поле и македонский виноградарь возделывать лозы…
Погруженные во мрак вечной ночи слепцы вспоминали гору Беласицу, где они сражались за свободу, а в мире по-прежнему сияло солнце, козы прыгали по горным крутизнам, и на виноградниках наливались тяжкие гроздья. Но разве мы сами не слепцы? Тьма покрывает нашу землю, поля заглушаются сорными травами, и волки появляются в предместьях некогда цветущих городов.
После победы, не опасаясь больше нападений со стороны потрясенных врагов, Василий совершил со своими военачальниками, воинами, конями и мулами паломничество в Элладу, чтобы возблагодарить в превращенном в христианскую церковь Парфеноне Деву Марию, охраняющую своим покровом ромейское государство.
Помню, что во время этого пути я задержался в каком-то селении. Пока слуги поили моих коней, я присел у колодца и слушал разговоры поселян. Принимая меня в сером дорожном плаще за обыкновенного воина, они не стеснялись и рассказывали о своих делах. Это были люди, которые в прошениях называют себя обычно убогими. Одетые в рубище, с ногами, обмотанными грязными тряпицами, они почесывали время от времени заскорузлыми руками косматые головы и с любопытством слушали, о чем рассказывали проезжие люди, видавшие столько городов на земле.