Когда пал Херсонес
Шрифт:
У колодца, где для водопоя животных был использован древний саркофаг из розового мрамора, с амурами и гирляндами мирта, сидел монах, бородатый и тучный человек. Рядом с ним, опираясь на дорожный посох, стоял какой-то путник в плаще из грубой материи. Монах шарил в сумке и показывал изумленным пахарям различные костяшки.
– Это, – заявил он торжественно, веером распуская черную бороду, – зубы великомученицы Пульхерии. Помогают при зубной боли и других болезнях. Тридцать восемь зубков осталось.
Поселяне стали креститься, взирая на священные реликвии. Однако один из них, весьма словоохотливый и, видимо, более смышленый, чем остальные, усомнился:
– Тридцать восемь зубов! А ты не обманываешь нас, почтеннейший? Откуда у человека, даже великомученицы, может быть столько зубов?
Захваченный врасплох, инок растерялся, но попытался выпутаться из затруднительного положения:
– Это же зубы мученицы! Захочет Господь – у благочестивого человека и сто зубов вырастут. Сказано: «Верьте – и по вашему хотению сдвинутся горы».
– Насчет гор, может быть, и так, а с зубками как-то неловко получается, – продолжал сомневаться доморощенный скептик, почесывая голову.
– Тогда приобрети волосы младенцев, убиенных нечестивым Иродом в Вифлееме. По пять фоллов за волос, – предложил монах.
Недоверчивый снова почесал в затылке.
– Волосики-то как будто длинноваты для младенцев…
– Значит, выросли.
– Младенцы?
– А ты не из богомилов будешь? – угрожающе спросил монах.
– Нет, мы чтим святую православную церковь, – растерянно ответил поселянин и раскрыл рот от страха.
Но, почувствовав, что на этот раз он пересолил, рассчитывая на крайнюю доверчивость простых людей, монах стал поспешно собирать свои сокровища. Путник спросил его:
– Из какого монастыря, святой отец?
– Из монастыря святого Георгия под Коринфом. Но убежище наше разрушили враги, и иноки скитаются теперь по всей стране. Кто занимается торговлей, кто продает крестики и другие священные предметы. Вот и я брожу из одного селения в другое в поисках пропитания. Но отряхаю прах сего поселения от ног своих, ибо здесь обитают павликиане и манихеи.
Монах ушел, и пахари со страхом смотрели ему вслед, очевидно опасаясь, как бы его проклятия не принесли им несчастье.
Продолжая прерванный разговор, путник спросил словоохотливого поселянина:
– Значит, и вам плохо живется на земле?
– Суди сам, милостивец: как можно жить в довольстве бедным и убогим? Мы платим подати – житную и зевгаратикий, то есть за упряжку волов. Потом подымная, по три фолла с дыма. Еще пастбищная – энномий. Да десятина меда, приплода свиней и овец. Да еще подушная подать…
– За право дышать воздухом, – горько сострил другой поселянин, с седою бородой.
– Вот именно, что за воздух. Что наша душа? Воздух! А если случится землетрясение, опять надо платить. На возведение стен. Да еще погонное сборщику за ногоутомление…
– Да, податей у нас немало, – вздохнул путник.
– Вот так и живем. Ослепли от слез.
Поселянин продолжал:
– А что на земле творится! Рассказывали воины, василевс четырнадцать тысяч людей ослепил.
– Так им и надо, еретикам, – произнес путник.
– Да ведь они такие же люди, как и мы с тобой, – возразил, к моему изумлению, поселянин. – Лучше убить человека. Как же они будут теперь пахать свои нивы?
– Это, конечно, так, – согласился путник.
– А куда ты направляешь стопы? – спросил его поселянин.
– В Солунь. Оттуда двинусь на гору Афон итам буду спасать грешную душу в монастыре.
– А вклад у тебя есть?
– Может быть, и есть, а может быть, и нет его, – осторожно ответил путник.
– Так, – опять почесался словоохотливый пахарь. – Значит, ты покинул жену и дом?
– Жена у меня умерла в прошлом году.
– А дети?
– И дети погибли от морового поветрия.
– Кем же ты был раньше?
– Пахарем, как и ты.
– И оставил свою землю?
– Оставил. А дом и имущество продал богатому соседу.
– Так… А кто же будет пахать землю, если все мы в монастыри разбредемся?
– Душа важнее всего.
– Это ты истину сказал, друг, – промолвил поселянин. Но видно было, что он размышлял, глядя себе под ноги, и в чем-то сомневался.
Я более внимательно оглядел поселянина. Унего было обыкновенное деревенское лицо, огрубевшее от дождей, солнца и ветра. Над низким лбом поднималась копна рыжих нечесаных волос. Нос у него был длинный, и на подбородке росла жиденькая бороденка. Вероятно, покосившаяся хижина у дороги принадлежала ему, так как бедно одетая женщина, стоявшая на пороге, кричала оттуда:
– Алексей, иди есть похлебку!
Но он махнул в ее сторону рукой и продолжал разговор:
– Непонятно.
– О чем ты говоришь? – не сообразил путник.
– Земельный участок принадлежал тебе по праву?
– Принадлежал мне по праву.
– И ты продал его?
– Продал.
– И волов?
– И волов.
– Если бы у меня была своя земля! А то мы сеем и жнем на господской земле, – сказал поселянин.
– Парики?
– Парики.
– Сколько же берет господин?
– Отдаем половину с жатвы и приплода.
– Это много. Довольно было бы владельцу итрети.
– Нелегко жить на свете бедняку, – сказал поселянин.