Когда приближаются дали…
Шрифт:
— Смотря где, Валентин Игнатьевич, — медленно с расстановкой проговорил Васильев. — Бывают и вывихи. В вашей лаборатории народ вышколенный, не то что в других.
— Не жалуюсь, Александр Петрович, не жалуюсь.
Охотно верю. А я терпеть не могу школяров. В исследовательском институте им делать нечего. Вот такие, думающие, инициативные, вроде Багрецова, мне куда милей. — Васильев посмотрел на часы. — Простите, Валентин Игнатьевич, я должен сейчас по радио говорить с Москвой. Насчет прибора решайте сами. Итак — до утра!
На холодной железной лесенке стройкомбайна, плотно-плотно запахнувши ватник, сидел Алексей, ждал, когда освободится отец. Заметив, что тот уже распрощался
— Надо уметь держаться, Алексей, — глубоко вздохнув, сказал Александр Петрович. — Куда мне девать тебя? С Багрецовым работать не смог. Теперь история с Макушкиным. Такой помощник ему не нужен.
— Значит, никому не нужен? — сказал Алексей с горечью. — Неправда, отец. Макушкин не может понимать, Багрецов не может. Никто не может. Пойми ты! Ты должен понимать. Не хочу быть чужим. Ты мне говорил, здесь… надо помогать… Работай подсобный рабочий. Я хотел… подсобный рабочий.
Васильев крепко обнял его за плечи и, так шагая до самого крыльца домика управления, мягко увещевал, говоря, что подсобный или «разнорабочий» это не профессия для молодого человека. Хочешь быть монтером — пожалуйста, учись, работай. А лучше всего пока только учиться, кончить школу, а там дороги тебе не заказаны.
Отца своего Алексей любил, как может любить человек, у которого долго не было ни близких, ни родных, ни друзей, ни товарищей. Он слушался его беспрекословно, угадывал малейшее желание, повиновался всегда, но сейчас воспротивился.
— Не можно отнимать… джаб, работа, — сказал он, останавливаясь возле двери.
— Об этом мы еще дома поговорим, — сказал Васильев, открывая дверь. — Заходи попозже. Мариам кое-что прислала.
Пусто, одиноко на строительной площадке. Лишь неподалеку от стройкомбайна, в освещенном кругу у стола с приборами, маячила фигура Литовцева. В своем пальто рыжевато-красного цвета он напоминал лису, попавшую в свет автомобильных фар, будто также боялся выскочить из круга.
«Васильев на стороне Багрецова, — думал он раздраженно. — Багрецов, конечно, пешка в сравнении с ним, «королем лидарита», но пешка-то грозится стать проходной». Настроение Валентина Игнатьевича окончательно испортилось от пронизывающего холодного ветра и сырости. Нос покраснел, пальцы замерзли. Пришлось повесить палку на руку и тем самым лишиться удобной опоры.
— Да куда же этот Багрецов запропал? — воскликнул Валентин Игнатьевич, завидев приближающегося Алексея. — Оставил меня сторожем. Мальчика тоже нашел. Безобразие!
Алексей не знал, куда себя деть, чем заняться, и предложил:
— Вам можно ходить домой. Багрецов я здесь подождать. Что надо ему сказать?
Литовцев было обрадовался, но тут же передумал.
— Нет, Алеша, — ласково заговорил он, зная, что это может быть приятно Васильеву. — Лучше поищите Багрецова.
Алеша тут же, не раздумывая, побежал.
Дисциплинированный мальчик. Но оставить его возле ценных приборов неудобно. Именно неудобно. Сын начальника, но это же ничего не значит. Биография странная. Конечно, мальчик не виноват, но… Проклятая погода! Сверху накрапывает. Надо бы зонтик взять — жена предлагала. Не послушался. Слишком уж по-стариковски, а вот шерстяные носки зря позабыл. Ноги мерзнут. Ветер продувает насквозь, зуб на зуб не попадает, а уйти нельзя, как солдату на посту, охраняющему важнейший военный объект. Кстати, скоростным методом Васильева можно делать и доты, и форты, и крепости, и всякие там военные укрепления для защиты наших рубежей. Только придется брать более прочную и дешевую массу, чем лидарит, сырье для которой найдется везде. Но кто же думает об авторстве, о личных интересах, если дело касается обороны страны? Патриотизм, священный долг! Вспомним Отечественную войну, когда все как один…
Но Литовцеву вспоминать было нечего, кроме заботы народной о нем самом, ученом, от которого чего-то ждали и пока еще ждут. А у него сейчас ворочалась боязливая мыслишка, что предложение Даркова открывает новые пути к созданию высокопрочной дешевой массы. И Литовцев гнал ее, душил в самом зародыше. Нет, дескать, не подойдет, настанет время — придумаем вместе куда более совершенное. Чтоб отогнать эту зыбкую мыслишку, приосанивался — будто и впрямь сейчас он часовой и ему положено охранять важный объект. Настоящего часового Литовцев видел больше по телевидению, а так, в жизни, встречал чаще старичков вахтеров в валенках, ватниках, шея повязана теплым шарфом. Проверяют пропуска и в свободные минуты по-стариковски балуются чайком. Однако на них Валентин Игнатьевич походить не желал, припоминал, как выглядят настоящие часовые, а перед глазами почему-то выплывала верещагинская картина «На Шипке все спокойно». Одинокий замерзающий солдат.
Валентину Игнатьевичу стало жалко себя. Все-таки уже не молод. Может простудиться, схватить насморк, пневмонию, — ах если б шерстяные носки! Но что поделаешь, долг прежде всего. Он невольно, будто винтовку, положил палку себе на плечо и стал тверже печатать шаг, но представил себя со стороны — показалось смешно, и он похлопал палкой по ноге, будто стеком по лакированным крагам.
Алексей видел, как вспыхнул свет в окне комнаты, где он жил вместе с Багрецовым. Значит, сосед пришел. Оба они избегали друг друга. И основной причиной была Надя. А могли бы подружиться. После того как Вадиму стало известно, что Алексей родной сын Васильева, старые подозрения стали отмирать, так постепенно желтеют и сохнут нижние ветки у ели. Конечно, отцу должно быть известно, где скитался его сын, если даже Макушкин намекал на это. По мнению Вадима, Александр Петрович не принадлежал к тем слепым родителям, которые только балуют великовозрастных балбесов, а потом в ужасе всплескивают руками, — дескать, кто виноват, что детеныш оказался трутнем или кем-нибудь похуже? И если Димка не совсем доверял Алексею, то отцу его верил абсолютно. Разве отец мог допустить, чтобы Алешка был замешан в грязном деле?
Однако сомнения возникли снова. Вадим должен был найти паспорт прибора, который так смущал Литовцева. Включил свет, выдвинул ящик стола, где лежали инструкции и другие технические документы. Кажется, все паспорта — в коричневой папке. Быстро нашел ее, развязал.
Перебирая плотные листы, один из них уронил. Нагнулся под стол и, как на грех, заметил монтерский ящик Алексея, обыкновенный, с длинной ручкой, чтоб удобнее было носить. В ящике инструмент, черные круги изоляционной ленты, паяльник, куски олова, припоя, канифоли, обрывки проводов. А среди них поблескивала, всегда как новая, нетемнеющая ленточка, точно такая же, как найденная Вадимом в «мертвом саду», под застывшей стекловидной массой.
Багрецов сунулся в ящик, схватил уже ленточку, но, будто обжегшись, бросил и отдернул руку. Нехорошо, чужое! Потом пересилил себя; в данном случае ненужная щепетильность. Вытащил целую катушку, кусачками, которые всегда держал в кармане, откусил нужный отрезок провода, чтобы после измерить его сопротивление и сравнить с теми же показателями, что и в найденном куске под слоем лидарита. Но это на всякий случай, хоть и уверен был в правильности своей догадки. Такой же провод, такой же!
Вадим нагнулся, чтобы поставить ящик обратно, да так и застыл.