Когда пробьет восемь склянок
Шрифт:
Итак, моторная лодка, приблизительно пятидесяти футов в длину, построенная таким образом, что могла подставлять свой лоб любому урагану. Судно находилось в образцовом порядке, на палубе и в других местах не было ничего лишнего. Настоящая добротная рыбачья лодка. Надежды мои начали расти.
Вторая лодка оказалась точной копией первой. Они походили друг на друга вплоть до мельчайших деталей. Было бы неверно утверждать, что сейчас надежда стала во сто крат сильнее, но, как бы то ни было, она поднялась из низин, в которых находилась все последнее время.
Я подплыл к берегу, спрятал принадлежности для подводного плавания чуть выше черты прибоя, к сараю для разделки акул, стараясь держаться в тени. В сарае я обнаружил лебедки, стальные трубы, бочки и целый арсенал всевозможного инструмента. Тут были даже подъемные кранчики и еще кое-какие, на первый взгляд, непонятные, но, несомненно, полезные вещи. Здесь же находились останки акул, издающие такое зловоние, которого я, пожалуй, не знавал за всю свою жизнь. Поэтому мое отступление больше походило на бегство.
В первом доме я ничего не нашел. Я посветил фонариком в разбитые окна. В доме — никого: он выглядел таким заброшенным, словно там полсотни лет никто не бывал. Уильямс говорил, что этот клочок земли оставили еще до первой мировой войны, и в это верилось сразу. Лишь обои выглядели так, словно были наклеены только вчера — необъяснимый феномен западных островов. Какая-нибудь заботливая бабуся — в те дни дедуси в доме пальцем о палец не ударяли — купила по случаю обоев по пятнадцать центов за фут, и пятьдесят лет спустя они выглядели такими же новыми, как в тот день, когда их наклеили.
Второй дом оказался таким же заброшенным.
В третьем, который далее всего отстоял от сарая, жили рыбаки. Выбор их был вполне объясним. По возможности дальше от вонючего сарая! Если бы спросили у меня, я бы им посоветовал поставить палатку еще дальше — на другом конце острова. Но, возможно, это моя личная, субъективная реакция. Возможно, смрад сарая был для рыбаков приблизительно тем же самым, что и жидкие аммиачные удобрения для швейцарских крестьян. Символом успеха и благополучия! По моему разумению, за успех можно платить дорогой ценой.
Я осторожно открыл смазанную акульим жиром дверь и, войдя, снова включил фонарик. В этой передней бабушка не нашла бы для себя ничего интересного, но дедушка с удовольствием бы здесь уселся и стал терпеливо ждать, пока его борода полностью не поседеет. И ни разу не вышел бы в море! С одной стороны вдоль стены стояли полки, полностью заставленные снедью и десятком ящиков виски. Кроме этого — целая гора ящиков с пивом. «Австралийским», — сказал тогда Уильямс, а ему можно верить.
Три другие стены, на которых не осталось ни клочка обоев, были предоставлены различным течениям живописи. Тут не доминировал один какой-то стиль, зато впечатляло разнообразие красок, какого не найдешь даже в крупных музеях и картинных галереях. Должен признаться, что тут преобладали мужские пристрастия.
Я обошел мебель, изготовленную отнюдь не искусным мастером, и открыл дверь, ведущую внутрь дома. За передней находился коридорчик, из которого шли пять дверей — две по правую руку и три — по левую. Я решил, что шеф бригады, по всей вероятности, занимает самую большую комнату, и осторожно открыл дверь.
В свете карманного фонарика я увидел до удивления хорошо обставленную комнату. Красивый ковер, тяжелые занавеси, несколько массивных кресел, дубовый спальный гарнитур, двуспальная кровать и книжная полка. Над кроватью электрическая лампочка с абажуром. Эти дикие австралийцы, видимо, придавали большое значение домашнему уюту. Рядом с дверью находился выключатель. Я нажал его, и вспыхнул свет.
В постели лежал только один человек, но он полностью заполнял собой всю кровать. Довольно трудно определить рост лежащего, но могу сказать с уверенностью, что если бы этот мужчина выпрямился, то он, без сомнения, получил бы сотрясение мозга. Он лежал, повернувшись ко мне, но тем не менее я мог увидеть не многое, потому что густые пряди темных волос закрывали лицо. Кроме того, у него была роскошная черная борода — таких я еще не видывал. Человек крепко спал.
Я подошел к нему и довольно сильно ткнул в ребра рукояткой пистолета. Это ерунда для человека такой комплекции.
— Просыпайтесь, — сказал я при этом.
Он проснулся. Я деликатно отступил от кровати. Он потер глаза волосатой рукой, оперся о кровать и сел. Меня бы не удивило, если бы на нем оказалась медвежья шкура, но он был в пижаме, которая свидетельствовала о вкусе и очень мне понравилась.
Почтенные граждане, которых в ночной час будят незнакомцы с пистолетами, реагируют на это самым различным образом. Начиная от страха и ужаса и кончая слепой яростью. Бородач повел себя иначе. Он уставился на меня из-под своих густых, свисающих темных бровей, и выражение его глаз напомнило мне о глазах бенгальского тигра, готовящегося к прыжку. Я отступил еще и сказал:
— Не делайте глупостей.
— Уберите-ка пистолет, Сын Солнца, — ответил он. Громоподобный голос, казалось, исходил из глубин Карлсбадского источника. — Уберите. Иначе мне придется встать, чтобы надавать вам по шее и отнять его.
— Ну и условия, — сказал я обиженно и вежливо добавил: — А если уберу, тоже надаете по шее?
На какое-то мгновение он задумался, а потом покачал головой. Протянув руку к столику, он взял большую черную сигару и закурил. Причем ни на секунду не спуская с меня глаз. В комнате сразу завоняло. И так как считается невежливым бежать и открывать окно без разрешения хозяина, я удержался и перестал удивляться тому, как он может переносить стоящий в сарае для разделки акульих туш запашок! Если сравнить его сигару с сигарой Дядюшки Артура, то последняя показалась бы теперь благоуханнее духов Шарлотты.
— Прошу извинить за беспокойство. Вы — Тим Хатчинсон?
— Точно. А кто ты, Сын Солнца?
— Филипп Калверт. Я хотел бы воспользоваться вашим передатчиком, чтобы связаться с Лондоном. Кроме того, мне нужна помощь. И вы даже представить себе не можете, как срочно она нужна. Если вы мне не поможете, то погибнут люди и несколько миллионов фунтов золота и драгоценностей.
Он проследил за тем, как одно из его особенно вонючих облаков поднялось к потолку, а потом снова устремил на меня свой взгляд.