Когда пробьет восемь склянок
Шрифт:
— Вы из породы шутников, Сын Солнца?
— Слушай, ты, черная обезьяна, мне не до шуток! И поскольку речь зашла о прозвищах, то прошу перестать называть меня Сыном Солнца, Тимони!
Он подался вперед. Его глубоко сидящие, черные угольки-глаза были не такими уж дружелюбными, как мне хотелось. А потом его тело затряслось от смеха.
— Туше, как имела обыкновение говорить моя воспитательница-француженка. Может быть, вы действительно не шутите. Кто вы, Калверт?
Снова я встал перед альтернативой. Этот человек поможет мне только в том случае, если я скажу правду. А мне очень бы пригодилась помощь такого человека. И второй раз за эту ночь, и второй раз за свою жизнь я сказал:
— Я — агент британской тайной службы. — В этот момент я был рад, что Дядюшка Артур далеко отсюда боролся в бурном море за свою жизнь. Его кровяное давление и без того было выше нормы, а то, что я сделал сейчас, могло спокойно довести его до инфаркта.
Австралиец какое-то время размышлял над моими словами, а потом проговорил:
— Из тайной службы… Наверное, вы действительно оттуда или… или из сумасшедшего дома. Ведь в этом не признаются.
— Я вынужден. Все равно это стало бы понятно после того, как я расскажу то, что должен.
— Сейчас я оденусь и через две минуты, самое большее, буду в передней. А вы тем временем выпейте виски. — Борода задрожала, и я предположил, что Хатчинсон ухмыльнулся. — Вы найдете его там в достаточном количестве.
Я вышел и выпил виски, после чего успел осмотреть картинную галерею острова Крейгмор. Я был занят этим делом, когда появился Тим Хатчинсон. Он был одет во все черное. Штаны, куртка, дождевик и высокие сапоги. Да, размер кровати ввел меня в заблуждение. Ему было, наверное, лет двенадцать, когда его рост достиг шести футов шести дюймов. Он взглянул на картины и ухмыльнулся.
— Кто бы мог подумать! — сказал он. — Гуггенхейм и Крейгмор — центры культуры. Вы не считаете, что вон та, с кольцами в ушах, имеет на себе до неприличия много одежды?
— Вы, без сомнения, разграбили крупнейшие картинные галереи мира, — сказал я покорно.
— Я не знаток. Ренуар и Матисс — эти люди мне нравятся. — Это было настолько невероятно, что, наверное, так и было… — Мне показалось, что вы спешили. Я предлагаю опустить в рассказе все несущественное.
Я опустил. Но, в отличие от Шарлотты и Макдональда, Хатчинсон узнал не просто правду, но полную правду.
— Черт возьми! Это — самая грязная история, которую я когда-либо слышал! И самое главное, все это происходит здесь, под нашим носом. — Временами было трудно определить — австралиец Хатчинсон или американец. Позднее я узнал, что он несколько лет охотился на тунца во Флориде. — Значит, это вы летали сегодня днем на «стрекозе». Должно быть, вы провели чертовски неприятный день. Прошу извинить меня за Сына Солнца. Это следствие моего плохого настроения. Чего вы хотите, Калверт?
Я сказал, что мне нужно: его личную поддержку этой ночью и команду и суда на ближайшие сутки. А также немедленно воспользоваться радиопередатчиком. Он кивнул.
— Можете на нас рассчитывать. Я скажу мальчикам, и вы можете сейчас же садиться за передатчик.
— Я бы предпочел в первую очередь отправиться на борт нашей яхты, — сказал я, — и оставить вас там. А потом я вернусь и воспользуюсь передатчиком.
— Кажется, вы не очень-то доверяете своей команде?
— Я каждую секунду жду, что в дверях вашего дома появится нос «Файркреста».
— У меня найдется вариант получше. Я подниму парочку моих ребят, мы сядем на «Фармейн» — это моторная лодка, которая ближе всего к сараю, — и направимся к «Файркресту». Я взойду на борт, а вы станете курсировать на «Фармейне» поблизости, пока не передадите сообщение в Лондон. Потом вернетесь на борт яхты, а мои мальчики отведут моторную лодку обратно.
Я вспомнил о бушующих белых бурунах за пределами так называемой гавани и сказал:
— А не опасно выходить в такую ночь на моторной лодке?
— А чем эта ночь хуже остальных? Хорошая, прохладная. Вам трудно было бы дождаться более подходящей. Все это пустяки. Я видел своих ребятишек, когда они выходили ночью в настоящую бурю, да еще в декабре.
— И что за несчастье заставило вас это сделать?
— Должен признаться, причина была веская. — Он ухмыльнулся. — Наши запасы подошли к концу, а ребята хотели успеть в Торбей до закрытия пивнушек. Ну, поехали, Калверт.
Я ничего не сказал. Но сознание того, что Хатчинсон будет рядом, очень успокаивало. Тим повернулся в сторону коридора, но тут же в нерешительности остановился.
— Двое из моих ребят женаты. И вот я спрашиваю себя…
— Им не грозит опасность. Кроме того, им хорошо заплатят.
— Только не надо портить с нами отношения, Калверт. — Его глубокий раскатистый голос мог звучать и очень мягко. — За такую работу мы денег не берем.
— А платить будем не мы, — сказал я устало. У меня и так было достаточно людей, с которыми мне приходилось тяжело, и я не хотел, чтобы к ним добавился Тим Хатчинсон. — Страховыми обществами за это дело назначена награда. И в моей компетенции предложить вам половину суммы.
— Ну, это совсем другое дело. Для меня всегда радостно получить деньги со страховых обществ. У них их куры не клюют. Но только не половину, Калверт. Не половину. Ведь вы уже сделали гораздо больше. Двадцать пять процентов!
— Половину. Другая половина пойдет на то, чтобы возместить ущерб и убытки людям, которые пострадали в этой истории. Например, на Ойлен Оран живут двое пожилых людей, которые после этого смогут провести остаток жизни более зажиточными, чем им когда-нибудь мечталось.
— А вы не получите ничего?
— Почему же? Свое жалованье, о размерах которого я бы предпочел не распространяться. Чиновникам не положено получать награды.
— Уж не хотите ли вы сказать, что за такую работу получаете жалкое жалованье? Ведь вам постоянно грозит опасность — вас бьют, в вас стреляют, вы каждую минуту рискуете утонуть в холодней воде, кроме того, на вашу жизнь наверняка не раз покушались и будут это делать впредь. Я начинаю сомневаться, нормальный ли вы человек, Калверт? И можно ли вас спасти? Ради чего, черт возьми, вы все это делаете?