Когда псы плачут
Шрифт:
– Не.
Он слегка покачал головой.
– А из-за чего?
– Ну… – Он пожал плечами. – Не буду врать, Кэмерон. Это она меня бросила. В тот вечер, когда она вернулась, я думал, она будет плакать и скандалить, как некоторые, бывало. – Руб покачал головой. – Но не тут-то было. Она пришла и дала мне отставку. Сказала, что я того не стою.
Больше всего меня смутило, что Руб так спокойно об этом говорил. Если бы я был на его месте, и со мной решила бы порвать девушка типа Октавии, я бы страдал так, что рассыпался бы на винтики. Это бы
Но то я. А у Руба быстро подвернулась замена, и он ее взял, и я думаю, ничего дурного в этом нет. Единственным, казалось, неудобством было то, что Джулия досталась ему с богатым «приданым». И могла дорого обойтись.
– Я так понял, она встречалась еще с каким-то парнем, когда замутила со мной, – заметил он буднично, – и я так понял, этот парень намерен меня за это прикончить. Не понимаю только, с чего. Вроде, я ничего плохого не сделал. Я не виноват, что девушка не сообщила мне, что уже занята.
– Ты осторожней, – сказал я. Думаю, по моему тону он понял, что я не великий поклонник этой Джулии.
Руб спросил прямо:
– Она тебе не по душе, верно?
Я покачал головой.
– Почему?
«Ты обидел Октавию, чтобы получить эту», – подумал я, но сказал так:
– Не знаю. Ощущение какое-то нехорошее, и все.
– За меня не боись, – успокоил Руб. Он глянул на меня и бросил свою обычную усмешку – ту самую, что всегда означала: все будет путем. – Я это переживу.
В конце концов я оставил только одну ракушку с пляжа. Ту самую, с тигровым узором. У себя в комнате я разглядывал ее, выставив на свет, к окну. Я уже знал, что с ней сделаю.
На следующий день ракушка лежала у меня в кармане, когда я дотопал до вокзала и сел в поезд до Кругового причала. Вода в бухте была ярко-синяя; вспарывая ее, по ней ползли паромы, но она скоро срасталась. На пристанях была куча народу и полно уличных артистов. Хороших, чудесных и совсем безнадежных. И я нашел Октавию совсем не сразу. Я увидел ее на пешеходной улице, ведущей в Рокс, и заметил, что вокруг толкутся люди, привлеченные выразительным голосом ее гармоники.
Я подошел, когда она как раз закончила песню, и люди бросали монеты в старую куртку, разостланную на земле. Она улыбалась, благодарила, и люди неторопливо отходили прочь.
Не заметив моего появления, Октавия заиграла следующую песню, и снова вокруг нее стала собираться толпа. В этот раз немного поменьше. Солнце очерчивало ее волнистые волосы, и я пристально наблюдал, как ее губы скользят по гармошке. Я разглядывал ее шею, фланелевую рубашку и сквозь просветы между зеваками крал промельки ее ног и бедер. А в песне мне слышались слова: «Ничего, Кэмерон, я могу подождать». А еще мне слышалось, как она называет меня доброй душой и, сначала нерешительно, а потом уж не раздумывая, я подошел, влился в толпу и пробрался сквозь нее.
Я дышал, замирал и припадал к земле и оказался к Октавии Эш ближе всех в целом свете. Она играла, а я склонял перед ней колени.
Она меня увидела, и я заметил, как улыбка растянула ей губы.
У меня застучало сердце.
Оно горело в глотке, пока я медленно лез в карман, вынимал тигровую ракушку и осторожно клал ее на старую куртку, засыпанную зрительскими деньгами.
Я опустил ракушку, и солнце блеснуло на ней, и едва я собрался развернуться и обратно вколупаться в толпу, музыка смолкла. Оборвалась на середине.
Мир безмолвствовал, и я вновь обернулся взглянуть на девушку, что неподвижно застыла надо мной.
Она наклонилась, положила гармошку к деньгам и взяла мою ракушку.
Подержала в руке.
Поднесла к губам.
Поцеловала, нежно.
Потом правой рукой подтянула меня за куртку к себе и поцеловала меня. Ее дыхание втекло в меня, а мягкость, тепло, влажность и призывность ее рта окутали меня, и тут какой-то звук из внешнего мира ворвался в уши. Секунду я не мог понять, что это, но потом вновь полностью растворился в Октавии, чья душа текла сквозь меня. Мы оба опустились на колени, и мои руки легли ей на бедра. Ее губы все тянулись к моим, осязали. Приникали. Ее правая рука была уже у меня на лице, удерживала, не отпускала.
А вокруг нас не стихал тот прежний рокот, он выстраивал стену, отгораживал наш маленький мир от остального большого. Внезапно я понял, что это за звук. Он был ясный, чистый и невероятный.
Это был звук рукоплесканий.
– Что такого в звуке рукоплесканий? – спрашиваю я.
Пес молча рысит вперед, но это меня не смущает. Я рассуждаю вслух.
– Почему он похож на океан, почему словно волнами разбегается над тобой? Почему от него в тебе поднимается прилив?
Я задумываюсь.
Может, дело в том, что это одно из самых благородных применений, какое люди придумали своим ладоням.
В смысле, мы складываем пальцы в кулак. Мы пускаем в ход руки, чтобы обидеть или украсть.
Если же люди хлопают в ладоши, значит, они объединились и приветствуют других людей.
Думаю, это делается затем, чтобы не упустить чего-то важного.
– Они удерживают в ладонях моменты, – тихо говорю я, – для памяти.
Пса это не особо впечатляет, а темнота никнет к земле.
Я закрываю рот и шагаю дальше.
11
– Это лучший подарок из всех, какие я получала, – сказала Октавия, держа ракушку на вытянутой руке и глядя на меня сквозь дырку. Она еще поцеловала меня: легонько в губы, потом в шею. Прошептала на ухо: – Спасибо, Кэмерон.