Когда рассеется туман
Шрифт:
Маки — новое увлечение Ханны. Это маки с полей Фландрии, [20] объясняет она, как в стихотворении одного канадского медика, который так и не вернулся с войны. Они помогут нам не забыть об убитых.
Тедди считает ее занятие чепухой. Несомненно, погибшие не зря принесли себя в жертву, но сейчас пришло время двигаться дальше.
— Не было никакой жертвы, — откликается Ханна, сворачивая очередной цветок. — Одни потери. Их жизни пропали даром. Тех, кто остался там, и тех, кто вернулся — живых мертвецов, сидящих теперь на улицах с бутылкой в
20
«В полях Фландрии» — стихотворение майора Джона Маккри, посвященное памяти солдат, погибших в первую мировую войну, и широко известное во всем англоязычном мире.
— Жертвы, потери — какая разница! — раздражается Тедди. — Не цепляйся к словам.
В ответ Ханна обзывает Тедди бестолковым и советует приколоть к пиджаку один из маков. Не поднимая глаз, она добавляет, что это могло бы помочь уладить недоразумения с прислугой.
В последнее время под лестницей неспокойно. Ллойд Джордж отметил заслуги Саймиона во время войны. Некоторые слуги сами воевали, у других погибли отцы и братья, и они с презрением относятся к «послужному списку» хозяина. Людей, вроде Саймиона и Тедди, не любят. Поговаривают, что они делали деньги на чужой смерти.
Тедди не отвечает, только бурчит что-то неразборчивое. О людской неблагодарности, о том, как трудно в наше время найти работу. Впрочем, он держит мак за черный стебелек и задумчиво вертит в пальцах. Потом берет газету и притворяется, что погрузился в чтение. Мы с Ханной все вертим папиросную бумагу и насаживаем цветки на стебли.
Тедди складывает газету и кидает ее на журнальный стол. Встает, одергивает пиджак. Сообщает, что едет в клуб. Подходит к Ханне и полушутливо втыкает мак в ее волосы. Предлагает ей поносить за него цветок, ей такое украшение пойдет больше. Наклоняется, целует ее в щеку и выходит из комнаты. Будто вспомнив что-то, останавливается у двери.
— Есть только один надежный способ похоронить войну, — говорит Тедди. — Заменить потерянные жизни новыми.
Теперь замолкает Ханна. Она чуть напрягается, почти незаметно. И не смотрит на меня. Быстро выдергивает из волос мак, который сунул туда Тедди.
Ханна никак не может забеременеть. Это вечный камень преткновения между ней и мужем, да еще Эстелла подогревает конфликт, постоянно заговаривая о детях. Мы никогда не обсуждаем такие вопросы, я даже не знаю, что сама Ханна думает по этому поводу. Сначала я думала, что она втайне предохраняется — пьет какие-нибудь таблетки или что-то в этом роде. Но никаких следов медикаментов не обнаружила. Возможно, Ханна из тех женщин, которым не дано иметь детей. «Везет же некоторым», — говорила, бывало, мама.
Осенью двадцать первого года мне делают лестное предложение. Подруга Эстеллы, леди Пембертон-Браун, перехватывает меня в углу на одной из загородных вечеринок и предлагает работать у нее.
Я польщена. Первый раз кто-то по достоинству оценил мою работу. Пембертон-Брауны из Гленфилд-холла — одно из старейших и благороднейших семейств Англии. Мистер Гамильтон часто рассказывал нам о Гленфилде, о тамошних слугах, на которых должен равняться каждый уважающий себя английский дворецкий.
Я благодарю леди Пембертон-Браун за предложение и объясняю, что не могу оставить свою нынешнюю службу. Она советует мне не спешить. Говорит, что зайдет на следующий день — узнать, что я надумала.
И действительно заходит. Сплошная лесть и улыбки.
Я снова говорю «нет». На этот раз гораздо жестче. Объясняю, что знаю свое место. Кому и для чего я служу.
Проходит несколько недель, мы давно вернулись в дом номер семнадцать, и тут Ханна узнает о предложении леди Пембертон-Браун. Однажды утром она зовет меня в гостиную, и, войдя, я сразу понимаю, что хозяйка недовольна, только пока не знаю, чем.
— Можешь представить себе, Грейс, каково это — сидя за обедом, за одним столом с семью дамами, которые только и мечтают выставить тебя дурой, — узнать, что кто-то пытался переманить твою горничную?
От неожиданности я лишаюсь дара речи.
— А они болтают об этом, смеются и страшно удивляются, что я ничего не знаю. Что ничего не замечаю у себя под носом. И почему ты мне ничего не сказала?
— Прошу прощения, мэм…
— Да уж попроси! Неужели я не могу доверять тебе, Грейс? Я-то думала, что после стольких лет, когда так много пережито вместе…
Альфред так и не написал. От обиды и усталости у меня срывается голос:
— Я отказалась от предложения леди Пембертон-Браун, мэм. И не знала, что должна уведомить вас о нем, раз уж я сказала ей «нет».
Ханна словно приходит в себя. Вздыхает, садится на край дивана и покачивает головой. Растерянно улыбается.
— Прости меня, Грейс. Как мерзко с моей стороны… Сама не знаю, что на меня нашло…
Она даже бледнеет. Опускает голову на руки и несколько минут сидит молча. Потом говорит странным, вибрирующим голосом:
— Как же все это отличается от того, что я себе напридумывала, Грейс.
Ханна кажется такой несчастной, что я тут же раскаиваюсь в своей резкости.
— Что «это», мэм?
— Все. — Она поводит рукой вокруг. — Это. Эта комната. Этот дом. Лондон. Моя жизнь. — Ханна поднимает голову и глядит на меня. — Я чувствую себя никчемной, лишней. Иногда пытаюсь вспомнить последние годы и понять, где я совершила неверный шаг? — Она тоскливо смотрит в окно. — Как будто Ханна Хартфорд сбежала, чтобы жить своей настоящей жизнью и оставила меня здесь, вместо нее. — Ханна снова переводит на меня глаза. — Помнишь, в прошлом году я ходила к предсказательнице?
— Да, мэм, — с опасением отвечаю я.
— Она отказалась мне помочь.
Я облегченно вздыхаю, но тут Ханна продолжает:
— Не смогла, хотя собиралась: усадила меня, велела вытащить карту. Когда я подчинилась, она засунула ее обратно в колоду, перетасовала и предложила попробовать еще. По ее лицу я поняла, что вытянула ту же самую карту, я поняла, какую. Пикового туза. — Ханна встает и нервно мерит шагами комнату. — Сперва она вообще ничего не хотела мне говорить. Вместо этого взяла меня за руку и снова не сказала ни слова. Верней, сказала, что ничего не понимает, что все в тумане, ее внутренний взор тоже в тумане, и точно она может сказать только одно. — Ханна поворачивается ко мне. — Вокруг меня бродит смерть, я все время должна быть настороже. Где эта смерть — в прошлом или в будущем, она сказать не может, все слишком туманно.