Шрифт:
Александр СИЛЕЦКИЙ
КОГДА РАСТАЯЛИ ЦВЕТЫ
Рассказ
Я сидел один во всем Доме.
Холодные комнаты, будто галерея склепов, молчали, готовые в любой момент наполниться трескучим эхом, и я сидел не шевелясь, страшась невольных отзвуков моих движений, слов и - кто их знает?
– может, даже мыслей.
Камин погас, погас давно и не давал тепла. Дрова сгорели, угли перестали тлеть, безумный хоровод трепещущих огней остановился.
Мне было холодно, и я, укрывшись старым одеялом, сидел перед камином и слушал тишину, и пальцы с жадностью хватали карандаш, чтоб занести слова, рожденные в мозгу, на чистую бумагу.
Глупая затея: едва родившись, слова сразу умирали; иные, правда, каплями срывались с кончика графита, но, не достигнув бумаги, отторгнутые холодными течениями, улетали прочь - целые их скопления, красочные, как мыльные пузыри, плыли по комнатам, однако стоило коснуться их, они мгновенно лопались и исчезали навсегда.
Сколько можно гоняться за словесными шарами, чтобы закрепить их на бумаге?!
Ведь в Доме вечный полумрак, и двигаться порой приходится почти на ощупь - много ли реальной пользы от всей беготни?
Конечно, это как-то согревает, но шишек, синяков потом...
– увольте, я не любитель острых ощущений.
Наконец, я встал, замерзнув окончательно, и тут подумал, что, может, и слова в итоге сделались от холода столь ломкими и скользкими, - пожалуй, надо растопить камин, решил я, надо сделать так, чтобы огонь плясал до потолка, - тогда слова согреются и приплывут сюда, на яркий свет, ко мне, и, разомлев, осядут сами на бумаге.
Однако в Доме не осталось ни единого полена.
Кто-то задолго до меня успел, как видно, протопить прожорливый камин, но этот человек ушел, я даже и не знаю, кто он был такой, мне ясно только: грелся он когда хотел, возможно, и не ради слов...
Я понял: нужно выйти - поискать снаружи.
В сущности, это не проблема - куда ни ступи, всюду лес, запорошенный снегом, а значит - тепло, которое можно всегда оживить.
Я накинул пальто и распахнул дверь.
Холодный воздух тугой волной ударил мне в лицо, ветер загудел, дверь хлопнула, и я шагнул в наметенный возле порога сугроб.
Я шел по лесу, белому и безжизненному, словно вырезанному искусным мастером из бесчисленных кусочков плотного картона, и внимательно глядел по сторонам, выискивая сучья подходящего размера.
В какой-то миг я обернулся - старый Дом, как небо, серый и, как глыба изо льда, холодный, вычурно-аляповато рисовался меж ветвями.
Удивительное чувство овладело мною.
Точно это вовсе и не лес, не просто деревья, но некие явственные вехи времени, и я иду, углубляясь в чащобу истории, где соединились будущее с прошлым, и каждое дерево - это год, каждый ельник - десятилетие - все мимо, назад, и какая разница, куда шагать, - мое движение вперед здесь так условно.
И тут я заприметил озеро.
Затянутое льдом, оно было совершенно белое, как и все вокруг, и ветер не шумел в остекленевших тростниках, и волны не бились о берег - только посередине зияла черная полынья, словно глаз, нацеленный в небо в ожиданье перемен, способных снизойти с высот.
Интересно.
Я спустился на лед и заглянул в полынью.
Странное дело, она казалась живой среди этой застывшей, неживой природы.
Там, в глубине, как будто затаилось нечто, источавшее тепло и непонятную печаль.
Внезапно вода в полынье заклокотала, забурлила, выплеснулась на лед - и тогда из глубин озера всплыла маленькая русалка.
Я уж собрался испугаться, отпрянуть прочь, однако вовремя вспомнил, по какому лесу сюда добирался, и потому остался стоять, где стоял.
– Вот вы и пришли, - сказала русалка вместо приветствия и зябко повела плечами.
– Вы меня ждали?
– удивился я.
– В общем - да. Кто-то ведь должен был в конце концов прийти!
– Резон, - согласился я.
– Вот видите!
– обрадовалась русалка.
– Наверное, вы о чем-нибудь хотите меня расспросить? Ну, скажем, о новостях в мире, о прогнозах погоды или о последних Нобелевских лауреатах.
– Мне холодно, - ответила русалка.
– Здесь всегда зима, только снег и вьюги. Вы живете в том Доме, я знаю. Но, сколько себя помню, еще никто оттуда не выходил в лес за дровами - им и так было тепло.
– Понимаю.
– кивнул я.
– На моей памяти такого, впрочем, тоже не случалось, но это еще ничего не значит. Правда? История бесконечна, как и мир.
История нашей жизни и наших сказок. Если вы действительно замерзли, я могу отдать вам свой шарф или пальто.
– Что я с ними буду делать под водой?
– насмешливо взглянула на меня русалка.
– Нет, я хочу лета - постоянного, вечного лета.
– Как на экваторе?
– ляпнул я наобум.
– Это где?
Господи, подумал я, да ведь она же ничегошеньки не знает, даром что русалка! Для нее весь мир - она сама и те, кто рядом с ней, вернее, те, кто видят в ней русалку.
Как ей объяснить?
– Ну, - произнес я неуверенно, - экватор - это далеко. За синими морями, за высокими горами.
– Слишком далеко, - ответила русалка.
– Так не интересно. Нужно здесь - у нас в лесу.
– Ого, - усмехнулся я, - уж не думаете ли вы, что я волшебник?
– Да, - огорченно сказала русалка, - наверное, вы в самом деле не волшебник, если так говорите.
– Чтобы повсюду сделалось тепло, - пояснил я, - надо развеять тяжелые тучи, поднять повыше в небе солнце, растопить льды и снега.