Когда реки потекут вспять
Шрифт:
Худолеев молчал.
– Не согласились! А тут, и двенадцати лет не прошло, война! Немец нагрянул. Вы на чьей стороне были бы?
– Так что же мы, своему народу супостаты?
– Вот это ты правильно говоришь… Здесь!.. Сейчас!.. А тогда иные и по-другому рассудили.
– Я за других не ответчик.
– Точно! Поэтому мы с тобой и сидим сейчас рядом, и курим. А «иные» в другом месте.
Вода в ведерке вскипела и побежала через край.
– Студент!
– А! – встрепенулся Иван. Слушая внешне миролюбивый разговор Михеича с Яковом Родионовичем, он отвлекся, вспомнил отца.
Взяли отца в 49-м, а вернулся он в 55-м, год назад, по реабилитации. Вернулся назад, но каким-то другим, постаревшим, тихим, молчаливым. Иван сразу поинтересовался:
– Как там?
– Дома лучше.
Только и сказал, а посмотрел грустно. Больше к этому разговору не возвращались. Но Иван вспомнил, как вернулся отец. Не по бесплатному «литеру», на скудные рубли купил билет в купейный вагон. Ехал «как все». А костюмчик затасканный, воротник на рубашке истертый… Встречали его на вокзале всей семьей. Плакали, целовались, смеялись. Отец держался достойно. Только губы дрогнули, когда увидел всех со ступенек вагона.
– Я же говорил: по ошибке! – сказал он. – Забудем.
Встречали всей семьей…
Но нет, не забыли эти годы ни мать, ни Иван. И сам отец не забыл. Не говорил только о том времени.
А сейчас Худолеев как бы воскрешал прошлое. И в этом прошлом личные судьбы отца и Михеича стояли рядом.
«Рядом? – Иван был удивлен своим открытием. – Не может быть!»
Он настолько углубился в воспоминания, что не сразу мог сообразить, что хочет от него Худолеев.
– Ты солил? – спрашивает его Михеич.
– Солил.
– Жаль.
– А что?
– Самое вкусное выбегает.
– Ну, Михеич! Я подумал, ты медведя увидел. С тобой не соскучишься!
Он снял ведро с огня и разложил картошку по мискам.
– Не рано? – спросил Анин.
– Горячо – сыро не бывает! – ответил Худолеев.
Поев, Анин первым обтирает свою миску и поднимается. Спать!
Но отвлечься от своих мыслей Иван не смог. Он спросил тихо, еще не убежденный, что надо вступать в разговор с уверенным в своей правоте малознакомым человеком.
– Значит, все что делалось – правильно?
– Правильно! – убежденно ответил Анин. – Потому что в том была объективная необходимость.
– А жестокость?
– Жестокость лишь высшая мера необходимости. Петр Первый положил при строительстве Петербурга около миллиона жизней. А знаешь, сколько в то время составляло население России?
– Сколько?
– Около пяти миллионов податных душ. Это значит около 20—30 миллионов человек.
– Значит, Вы считаете, что жестокость Петра Первого исторически оправдана?
– Жестокость никогда не оправдана, – ответил Анин. – Оправданной может быть только необходимость.
– Необходимость в жестокости?
– Необходимость действия. Но, может быть, и жестокости. Политическая борьба это борьба за власть крупных социально различных групп населения. И послабления здесь чреваты. Пример – Парижская коммуна.
– Пострадавший этого не поймет.
– Пострадавший – возможно, но политически грамотный непременно! – Анин начинает устраиваться на ночлег. – Спать! Разговор интересный, мы его продолжим в другом месте.
– В ГПУ? – спрашивает Михеич.
Яков Родионович смеется долго, никак не может остановиться. Аж слезы выступили на глазах. Наконец он успокоился:
– Ну, Матвей Михеич!.. Поговорили!..
И снова утро, серое, но без дождя. Одежда почти сухая. Анин посмотрел на воду, которую они вчера в темноте пили сырой. Мутная желто-молочная жидкость.
– И эту воду вчера мы пили с наслаждением!
Худолеев, не отвечая, ставит воду на огонь. Вскипятив, отламывает от плитки небольшой кусочек чая и заваривает. Они пьют горячий чай с маленьким кусочком хлеба, потом Анин шарит по карманам, выскребая последние крошки махорки. Но, все, что можно было, он выскреб еще вчера. Он отряхивает табачную пыль и поднимается.
– Пошли.
И снова болота, чаща, густые заросли пихтача, повальник, гари. Они идут медленно, очень медленно, часто делая остановки. Иногда попадаются кедровые шишки. Они вышелушивают орехи и на ходу грызут их. Это приглушает голод, но отвлекает и один раз Анин проваливается в болото по пояс, а второй раз падает и промокает «до нитки». Они выбираются на пригорок и, пока он сушится, Худолеев копает шурф. Копает он удивительно быстро и аккуратно. Анин еще не успевает обсохнуть, а метровый шурф уже готов. Глубже копать нельзя, проступает вода.
Анин перетирал пальцами влажный белый песочек со дна шурфа, когда Михеич прервал его размышления.
– Однако, странно Господь Землю сотворил. На правом берегу горы, грунт каменистый, золотишко водится. А здесь низменно. Куда ни ткнешь, песок да глина. К чему бы так?
– Я скажу, – ответил Анин, – только не по богу, а по науке… В давние времена земля раскололась, там, где теперь Енисей. Правый берег стал подниматься, левый опускаться.
– Бывает разве такое? – недоверчиво переспросил Михеич.
– Бывает. Как объяснить тебе не знаю. Ты сам должен знать больше, чтобы понять. Но, поверь. Наука говорит, что бывает. Так вот, когда правый берег поднимался, а левый опускался, с гор в низину устремились ручьи, реки, талые воды. А реки и ручьи что несут? Сам знаешь – песок, гальку. А в низине вода застаивалась, значит, накапливались глина, торфа. Это все еще до раскола. А когда раскололась земля, Енисей лег и отделил горы от низины.
На щеку ему падает первая капля дождя. Он вздрагивает. Надо идти, пока опять не промокли.