Когда сливаются реки
Шрифт:
— Вот это разговор! — Щеки Восилене порозовели от возбуждения и удовольствия. — Не то что Юозас — не мычит, не телится, — засмеялась она.
Каспар Круминь посмотрел на оживленную и разговорчивую женщину, и чем-то она задела его душу.
Над озером нависал сумрак. Поднялся ветерок. Издалека, из-под «Пергале», донесся звон колокола, и все заметили, как забеспокоился Пранас Паречкус, с которым приехала Анежка. Он нетерпеливо посматривал в сторону села, потом, не вытерпев, начал запрягать лошадь.
— Куда вы? — спросил его Йонас.
— Мне пора на свой пост становиться,
— Вы думаете, наш Паречкус вправду на пост спешит? Как бы не так! — сердито сказал Мешкялис. — Если уж он Анежки не дождался, так ясно, что, кроме костела, никакая сила не сорвала бы его с места. Услышал звон и помчался... Он ведь, кажется, и старостой в костеле состоит.
— А за каким дьяволом вы его в сторожах держите? — возмутился Йонас.
— Тебе легко рассуждать, а у меня людей не хватает. Видишь ли, когда на фронте недочет активных штыков... — пытался повернуть к делам Литовской дивизии Юозас.
Но тут его перебил Каспар Круминь:
— Мне не в костел, а тоже надо ехать — к жене да ребятишкам... И я хотел бы знать, товарищ Иванюта, что еще от нас потребуется?
— Когда будет утвержден проект, тогда многое потребуется и от вас, Круминь, и от вас, Мешкялис. А пока что везите лес и кирпич. Кроме того, нужны доски на барак, и немало... И само собой разумеется, надо переводить деньги.
— Деньги мы уже перевели на счет вашего колхоза, — сообщал Круминь.
— А доски у нас есть, — поспешила добавить тетка Восилене и, словно застеснявшись, прикрыла рот уголком платка.
— Не забегай! — опять укорил ее Мешкялис. — Кто у нас председатель колхоза — ты или я? Мне слова не даешь сказать!.. Доски начнем завтра возить, товарищ Иванюта.
— Командир в юбке! — кинул в сторону Восилене отъезжающий Петер, словно в отместку за свой несбывшийся план в отношении Марты Зибене.
Вскоре собрались домой и пергалевцы. Когда уже рассаживались по телегам, явилась запыхавшаяся Анежка.
— Дядька уже уехал? — беспокойно спросила она.
— Да на что он сдался тебе, такой дядька, который и подождать не может? Садись на мой воз, а то, хочешь, пройдемся? — предложила Восилене.
— Хорошо, пройдемся, — покорно согласилась Анежка и пошла с Восилене за телегой.
Долговцы проводили всех до перекрестка и, попрощавшись, повернули к своему селу. С Якубом Панасовичем пошли проектировщики и геодезисты. Алесь тоже собирался присоединиться к ним, но его отозвал Йонас:
— Товарищ Алесь, я хотел бы посоветоваться по одному делу.
Йонас попросил Алеся потолковать с Мешкялисом и взять его и Зосите на строительство.
— Понимаешь, хочется от начала до конца поработать на стройке, может, кое-чему научусь. Одичал я малость на хуторе...
Алесь заверил приятеля, что сделает все возможное, а сам в то же время обдумывал, как бы поговорить с Анежкой наедине. Случай представился неожиданно. Девушка, поправляя платок, выронила из рук покупку,
— Йонас просил, чтобы его вместе с Зосите взяли на строительство. А вам не хотелось бы быть вместе с ними?
Несколько минут девушка молчала. Алесь уже думал, что напрасно задал этот вопрос, но Анежка не то стыдливо, не то боязливо ответила:
— Меня не пустят...
Алесь чувствовал, что она хотела сказать и еще что-то, но побоялась или постеснялась: звон колокола все еще доносился из «Пергале» и словно сковал ее.
— Ну хорошо. Приходите тогда петь в нашем хоре.
— Постараюсь, — неуверенно пообещала она.
Разговор явно не получился.
— Анежка! — послышался оклик Восилене, и девушка должна была попрощаться и догонять подводу.
Если бы Алесь мог видеть ее лицо теперь, он бы удивился. Оно было бледным, растерянным. Сегодня Анежка убедилась, что этот молодой инженер нравится ей. Запало в сердце то, что он такой стройный и симпатичный, что так уважительно и ласково обращается к ней. Но вместе с этим и страх охватывал ее душу. «Боже!.. боже!.. если бы только все было хорошо!» — шептала она, незаметно вытаскивая из-под кофточки и целуя серебряный крестик.
V
Старый хутор Каетана Гумовского — Малиновка — стоял в лесу. С трех сторон его плотно обступали густые, лохматые ели, а от долговских полей отделяло большое кочковатое болото, заросшее карликовыми березками и соснами. И хотя земли, которой некогда владел Гумовский, было десятин около пятидесяти, из-за того что хутор стоял в лесу, он казался небольшим. Недаром Каетан Гумовский, когда нужно было, прибеднялся:
— Что вы от меня хотите? Сколько у меня земли? На одной ладони уместится...
Но так только говорилось, на самом же деле у Гумовского были все возможности поднять большое хозяйство. Недаром в панской Польше Гумовский старался садиться в костеле рядом со знатными шляхтичами. У него даже и шея не поворачивалась, чтобы смотреть в сторону простых мужиков. Держа нос по ветру, он старался всегда вертеться около владельцев крупных фольварков, а если они его не очень жаловали, отсиживался в своей Малиновке. Жил он, говорили люди, как оборотень. Жена его Юзефа была молчаливой, забитой женщиной, которая ничего не значила в доме, а лишь покорно, как рабыня, выполняла приказы мужа. Может быть, происходило это еще потому, что взял ее Гумовский сиротою — она выросла в чужих людях бесприданницей. За всю жизнь свою не сказала Юзефа ни одного слова наперекор мужу, да и вообще говорила она мало, только и знала одну привычную фразу: «Хорошо, Каетанька!» Сын Гумовского Винцент был придурковат. На людях он показывался мало, а если и попадался кому на глаза, то мычал и картавил, ничего разобрать было нельзя. Никто его не понимал, — может быть, одна Юзефа. А дочка Аделя, наоборот, удалась такой, словно родилась от других отца и матери, — красивая, веселая. И хотя Каетан любил покорность в доме, но многое разрешал своей любимице.