Когда снега накроют Лимпопо
Шрифт:
И, конечно, потом были ночи. Горячие, жаркие, страстные ночи, которые пьешь словно после попойки и никак не можешь напиться.
В то утро я проснулся от того, что замерз. Очень этому удивился со сна, пощупал рукой постель рядом. Тави не было. Я вскочил, вдруг понимая, что солнечное тепло из дома за ночь выветрилось, поежился от озноба. Накинул на себя пушистое покрывало, вышел на веранду. Над домом висели тяжелые облака, по земле стелился мокрый туман. Где-то высоко в темнеющем небе пронзительно и тоскливо кричала стая птиц. Я вдруг понял, что лето закончилось.
Тави
– Вот ты где, – я обрадовался. – А мне вдруг показалось…
– Лето заканчивается, милый, – сказала Тави, покачивая босой ножкой. – Ты ничего не хочешь для меня сделать? Я была очень милой с тобой.
– Все, что угодно, – с энтузиазмом ответил я. – Выходи за меня замуж!
Глупец. В тот момент я был искренне уверен: это предложение – самое прекрасное, что мужчина может сделать для женщины. Я и кольцо купил. Еще в начале лета. Привез его с собой, ждал подходящий момент. Кажется, вот он и настал. По моему представлению, Тави должна была воскликнуть «Я согласна!», и со слезами радости на глазах кинуться мне на шею. Но все оказалось совсем не так…
– Я не могу прямо говорить об этом, но ты попробуй догадаться, – Тави, кажется, даже не заметила эпохального предложения, которое я вынашивал и репетировал три месяца.
– О чем еще? – оторопело спросил я.
Она посмотрела на свои босые ноги. Подчеркнуто, со значением.
– Почему ты все время ходишь босая? – вдруг дошло до меня. – Здесь целая батарея босоножек и шлепанцев Серегиной мамы. Судя по тому, что ее одежда тебе подошла, обувь тоже должна быть впору.
Тави покачала головой.
– Ты думаешь в верном направлении, но неправильно ставишь акценты. Подумай еще раз.
Я присел на одно из плетенных кресел, подумал. И понял.
– Тебе нужны твои башмаки?
Она прищурилась.
– Я не могу говорить об этом. Но ты не будешь так любезен…
Тави вздохнула и повторила:
– Я была очень милой с тобой.
– Какого черта! – до меня дошло. – Я думал, мы безумно влюблены, а не просто «милые друг с другом».
– Летавица не может быть влюбленной, – произнесла Тави, и я поперхнулся своим негодованием.
– Как ты сказала?
– Я – летавица, милый, – она с удивлением посмотрела на меня. – Неужели ты не догадался?
– Что значит – летавица? Впервые слышу, – на меня вдруг свалилась вся тяжесть мироздания.
И ощущение: сейчас Тави скажет что-то намного ужаснее, чем «была милой с тобой». В груди нарастал снежный ком, тут застывая нетающей льдиной.
– Это моя сущность, – непонятно объяснила она. – Вот твоя сущность – человек. Моя – летавица.
Она вдруг соскользнула с перил, одним движением плеча сбросила с себя легкий сарафан и осталась совершенно нагая. Невообразимо тонкая, фарфоровая, так и не загоревшая за все лето, и вся мерцала своим необыкновенным светом изнутри. А за спиной у нее развернулись прозрачные нежные крылышки. Как у стрекозы.
Я остолбенело смотрел на ее узкую спину и никак не мог понять: почему не замечал этих крыльев раньше? Мы спали в одной постели два месяца, я, казалось, наизусть знал все изгибы ее тела, но вот это… Что за морок был у меня на глазах? Или… Это сейчас морок?
– Ты – не человек? – растерянно спросил.
Осторожно потянулся, чтобы потрогать и убедиться, что крылья – настоящие. Она вздрогнула и отстранилась.
– Скорее всего, нет… Не уверена… Но… нет.
– А кто? – добивался я от нее.
– Летавица, я же сказала, – мои вопросы стали ее утомлять. – Давай вернемся к важному…
– Да что может быть важнее! – я повысил голос, забыв: Тави не переносит резких звуков. – Мне нужно знать…
Вдруг в голову пришло:
– Ты – фея?
Разговор становился все более абсурдным.
Тави покачала головой.
– Можно сказать и так. Да, давай остановимся на этом. Пусть – фея.
– Но… как… это… все?
Я неловко повел руками, словно пытаясь охватить ими и чудесный, прогретый солнцем дом, и веранду с уже нападавшей шуршащей листвой, и тропинку в тенистый мшистый лес, и дальнюю речку со скрипучим мостиком, и вообще все, все, все. Весь мир, в котором нам было бы так прекрасно… Так прекрасно… Если бы Тави любила меня.
Счастье закончилось вместе с летом. И с этим разговором. Я отдал Тави ее башмачки. Догадался, потому что, в отличие от нее, любил. А значит, читал ее желания, даже не произнесенные вслух. По намекам понял, что она отныне свободна от наших встреч. Но, несмотря на пустоту, поселившуюся во мне с того самого туманного утра на веранде, не стал держать женщину насильно. Как-то это… Не то чтобы недостойно… Мерзко, вот и все.
Хотя волком хотелось по ночам выть.
Всю зиму я просыпался, шаря рукой скомканные простыни, шел в душ под струи ледяной воды, уничтожая бесконечно счастливые сны, которые при пробуждении оборачивались кошмаром. Я завалил себя работой, только чтобы не думать о Тави, исчезнувшей из моей жизни так же легко, как и появившейся.
Но однажды – прошло уже больше полугода – она опять возникла. Впервые в моей квартире. Я вернулся тогда поздно, собирались с ребятами в баре по случаю счастливого воссоединения Славика и Лизки. Они подали заявление в ЗАГС, и это мы отмечали предварительно в дружеском кругу без бесконечных родственников, что прибудут на свадьбу.
В доме было пусто и темно. Я во мраке прошел в комнату, свет зажигать не хотелось, лунная дорожка, протянувшаяся от окна, таинственно мерцала сквозь колышущиеся занавески. Апрель выдался теплым, я оставлял форточки открытыми. Весенняя свежесть залечивала раны в моей душе.
Внезапно в темноте я услышал сдавленный стон. Сначала показалось, что звук доносится с улицы, словно пищит маленький потерявшийся щенок. Но стон повторился уже ближе и ярче, я щелкнул выключателем.
Внезапный свет резанул глаза, но я сразу увидел Тави, скорчившуюся в кресле. Она обессилено свернулась клубком, схватившись двумя руками за огромный живот, который ходил ходуном. Я с ужасом смотрел на темные пятна, покрывшие ее прекрасное фарфоровое лицо, и ладони, перепачканные красным – явно кровью.