Когда снега накроют Лимпопо
Шрифт:
– Тави, – я сделал глубокий вдох и выдох, чтобы не хамить. – Во-первых, нельзя стать лучшими друзьями всего лишь за одну встречу. А во-вторых, ты – летавица.
– Вот именно, – с энтузиазмом подхватила она. – Летавицы редко собираются в стаи, а когда такое случается – это худшее время в моей жизни. Они все такие… такие…
– Эгоистичные?
Я бы мог не стараться с сарказмом, она все равно не приняла подколку на свой счет.
– Вот именно! – радостно воскликнула летавица. – С ними невозможно общаться, а мне
– И когда ты пришла к данному выводу?
– Только что!
Кто бы сомневался!
– В общем, – сказал я уже строго, – никаких подруг, никаких посещений этого дома в мое отсутствие, и вообще… Тави, сосредоточься. Мне нужно всего минут десять твоего пристального внимания.
Взгляд Тави сразу стал печальным. Она почувствовала, что веселье закончилось. В смысле, ЭТО веселье закончилось, и теперь ей нужно придумывать что-то новое.
– В чем дело? – недовольно буркнула она.
– Во-первых, дело в том, что ты должна где-то скрыться, – я решил начать с главного, пока она в состоянии слушать. Надолго внимания летавицы не хватит, я это прекрасно знал. – Вообще никому на глаза не показываться. Никому, в том числе и мне.
– Почему? – переспросила она опять.
Слетела со стола, с нескрываемым удовольствием выскользнула из моей футболки. Крылышки тонким серебром затрепетали в огнях ночного города, отражающихся в окне.
– Если тебя найдут, будут огромные неприятности. У тебя, – добавил я, чтобы она точно не пропустила мимо ушей.
– Кто найдет? И какие неприятности? И вообще – с чего бы это?
– Я же сказал – ОГРОМНЫЕ неприятности. И все равно, кто найдет – в любом случае они непременно будут, как только ты покажешься кому-либо на глаза. А с чего бы… Тави, скажи честно: ты летала ночью в зоопарк? Той ночью, когда я сказал, что Чеб кидался камнями в клетку со львом?
– Не помню, – развела руками Тави.
Я предполагал такой ответ. И, нужно отдать летавице должное, она говорила правду. Память у Тави в некоторых случаях была как у рыбки. Я никогда не мог догадаться, что из пережитого остается у нее в голове, а что сквозит наружу, не цепляясь ни за одну извилину.
Если она сказала: не помнит, значит, так оно и есть. Я с досадой поморщился. Какого черта?! Тави могла в тонкостях поведать о потере пуговицы много лет назад, но роды абсолютно выветрились из ее головы. Она знала, что Чеб – ее сын, но не помнила, как его рожала. В отличие от меня: уж мне-то никогда этого не забыть.
Но вот надо же, какая фигня: именно эта ночь в «Лимпопо», все детали которой нужны мне как воздух для ее же спасения, испарилась из памяти Тави.
– Тогда у тебя остается один единственный вариант: бежать и прятаться.
– Но…
– Не высовывайся! – рявкнул я. – Если не хочешь, чтобы тебя заперли в клетке, как зверя в зоопарке!
Тави всплеснула руками, и лицо ее стало мертвенно синим. Я никогда ее такой не видел, и даже испугался.
– Ты серьезно? – прошептала она. – Как так можно – в клетке?!
– Вот так! В ту ночь, о которой не помнишь, в зоопарке убили ветеринара. Ты его, конечно, не знаешь, но мы с Чебом дружили с Митричем. Его загрыз лев. И кое-кто уверен, что ты открыла клетку льва.
– Зачем бы мне это было бы нужно? – она искренне недоумевала.
Опять порозовела, синева сошла с прекрасного лица. Черт побери, видимо, моя угроза про клетку не зацепилась в ее голове.
– Затем, что накануне Митрич надрал Чебу уши. Ты еще возмущалась насчет унижения крови. В смысле кровной мести.
– А, – сказала Тави. – Это я помню. И да, что-то собиралась сделать. Но при чем тут лев? Он не обижал мою кровь. Ты же говорил, что, наоборот, его обидел котенок? А еще… Мне не нравятся львы. Совсем.
Она покачала головой.
– Я их не понимаю. Вот эти…
Тави кивнула на фото Чебика с орангутангом:
– Совсем иное дело.
– Тави, ты…
Если бы я сказал сейчас «тупица», пришлось бы еще часа два объяснять, что это такое. А назвать «дурой» мать моего ребёнка у меня язык все-таки не поворачивался. Сам попался на ее чары, так кто здесь дурак?
А еще я не мог предложить Тави никакого укрытия. Не врал управнику: ей и в самом деле, кажется, деваться было некуда. Среди летавиц никогда не водилось никакой дружбы, даже малейшей симпатии или сочувствия не могло быть. А все мои связи эта система наверняка проверила. Мне сложно представить, чем занимается человек с женским именем Юлий, но думаю, его подходы похожи на все остальные методы розыска предполагаемых преступников.
– Какого черта, Тави! Сосредоточься на главном. Представь, что ты как тот лев, который тебе не нравится, сидишь в клетке! Не можешь взлететь в небо, танцевать под белоснежными облаками на изумрудной лужайке, пробежаться по магазинам. Ты просто сидишь, и каждый может подойти и ткнуть веткой через ограждение, и рассматривать со всех сторон, и обсуждать, будто тебя нет здесь…
– И будет пахнуть, как от того льва? – Тави брезгливо сморщила носик.
В зоопарке клетки регулярно чистили, но специфический запах до конца искоренить было невозможно. Звери все-таки.
– Наверное, да, – я пожал плечами.
Тави не могла пахнуть так как лев, от нее всегда шел легкий аромат свежескошенной травы, хотя я никогда не видел, чтобы она принимала ванну или душ. Она морщила нос от всяких гелей и шампуней, сообщая, что они пахнут чем-то неправильным. Но кто знает, во что превращается лишенная полета летавица?
– Лучше подумай, где ты можешь скрыться? – надавил я на Тави от безысходности. – Хорошенько подумай. От этого сейчас зависит твоя свобода.
«И может быть – жизнь», – подумал, но вслух не сказал.