Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей
Шрифт:
Соборы были белыми, мысль – ясной, разум – живым, зрелище – правильным.
С двадцать пятого по двадцать восьмое июля 1934 года Лига Наций, представленная своим Институтом интеллектуального сотрудничества, провела во ворце Дожей в Венеции трехдневную конференцию «Современные искусства и современная действительность. Искусство и Государство». От Франции присутствовало довольно большое количество делегатов (как могло случиться, что я оказался среди них?). Я подскочил – да еще как! – в тот момент, когда один легкомысленный художник, желая уточнить, в чем именно будет проявляться искусство и в чем наша эпоха (современная эпоха) обанкротится (окажется несостоятельной),
Ведите подобные разговоры – да и какие угодно – за аперитивом в «Дё Маго»; но в 1934 году, перед международным собранием, не стоит таким образом выражать дух Франции!
Правда, что эта ассамблея была встречей историков Искусства – того, что завершилось. Однако Лига Наций искала линию поведения, чтобы прояснить тенденции развития современного общества…
Превосходство «колченогого столика»! Не стоило предпринимать путешествие в Венецию, чтобы превратить Дворец Дожей в психушку!
Я позволил себе вмешаться и взять в свидетели Венецию – этот город, который благодаря своему зеркалу воды представляет собой самый неопровержимый инструментарий, самую четкую совокупность свойств, самую неопровержимую истину. Это город, который в своей единственной в мире целостности еще в 1934 году (из-за зеркала воды) представляет собой цельную, нетронутую картину согласованных, подчиненных определенным законам деяний общества.
Я прекрасно знаю, что в тот день, когда в Венеции был построен поразительный действующий механизм, пришли «мастера своего дела». Но всё уже было налажено, внедрено в среду с помощью согласованных действий.
С этого момента ее художники (Возрождение) определили меру «оторванности от почвы». Они ставятся выше всего прочего. А ведь их-то как раз комментаторы предложили нам изучать, а ученые педанты навязали школам. На них жизнь заканчивается; зачастую это ярмарка тщеславия – секта, почитающая себя выше общества.
Но мы, те, кто напряженно живет настоящей эпохой современности, сломали рамки этого ограниченного и убогого любопытства. Мы распространили нашу «доброжелательность» на всю землю и все времена. Мы вновь обрели жизнь и ось всех человеческих восторгов и тревог; мы не склонны возводить постаменты и водружать на них «великие» деяния в ущерб прочим делам человеческим. Мы пребываем в повседневной реальности, перед лицом самой совести.
Мы апеллируем к реальности вещей, которые составляют жизнь всех и каждого.
Во всей деятельной массе мы совершаем преобразование качественных способностей, которые некая секта пыталась присвоить себе в течение долгих веков упадка, а главное, в эти последние пятьдесят лет.
Творчество нуждается в соучастии, сопричастности всех, в порядке, а не беспорядке, подчинении определенной иерархии, а не в денатурализации доктринами мастерства. Если Венеция по сей день представляет собой безупречное доказательство коллективной жизни, то мы, французы, видим перед собой образ тех времен, когда соборы были белыми.
Жизнь проявляется повсюду: вне мастерских, где «делают» искусство, вне кружков, где о нем говорят, вне текстов, где изолируют, локализуют и разлагают «дух качества».
Кризиса жизни нет.
Только кризис одной корпорации: производителей, «деятелей» искусства.
По всему миру художники напряженно, бесчисленно, безгранично творят. Ежедневно, ежечасно Земля видит
Так что жизнь полна, наполнена. Жизнь прекрасна! У нас нет – не так ли? – ни намерения, ни дерзости определять судьбу будущих вечных вещей. Всё ежечасно представляет собой творение настоящего времени.
Настоящее время созидательно, изобретательно, ему присуща неслыханная напряженность.
Началась великая эпоха.
Новая эпоха.
Уже заявившая о себе в бесчисленных индивидуальных и коллективных творениях, которые составляют единое целое почти со всей совокупностью современных произведений, появившихся из мастерских, промышленных предприятий, заводов, умов инженеров, художников – предметов, законов, проектов, замыслов – машинная цивилизация развивается!
Новые времена!
Это ощущалось повсеместно вот уже в течение семи веков, с тех пор как началось зарождение нового мира, когда соборы были белыми!
II
Упадок духа
1
Краткий обзор ежедневной газеты
Однажды утром в конце января, когда я проснулся с тягостным ощущением ничтожности того, из чего, как будто, состоит жизнь, мне открылась пленительная роскошь прекрасного сегодня, до краев наполненного бодрящими событиями. На каждой странице моей газеты проявлялась жизнь; каждый заголовок рисовал в воображении картину свободного пути к синтезу современных побед. Этот краткий обзор газеты, подумал я, представляет собой удивительную песнь надежды. Каждый день приносит свой урожай. Можно только сожалеть, что мы не видим и не знаем этого; что мы слепы, потому что не замечаем в каждом утре обещание новых времен.
Сосредоточившись на своих куцых трудах, подчиненные, подобно рабам, закону денег, мы разучились замечать нюансы и чувствовать: перед нами разворачивается мир и каждое утро сообщает нам о себе новым рассказом, эпосом настоящего времени. Поэзия, героизм, свершения присутствуют ежедневно, повсюду и во всем. Высокие помыслы чеканят время. Телеграф позволил нам ощутить пульсацию мира.
Краткий обзор ежедневной газеты:
«Рейх чествует свою новую армию, пока Лондон, Париж и Рим совещаются».
«Возможно, на севере Габона обнаружен самолет г. Ренара (губернатора Экваториальной Африки)».
«Важные международные матчи: Германия разбила Францию».
«Политика убивает туризм».
«У нас будет воздушная „Нормандия“ [11] ».
«Повелитель бурь. Изобретатель придумал атмосферный завод, который якобы будет производить дождь и хорошую погоду».
«Уроки Брюссельской выставки».
В тот день номер еженедельной газеты за понедельник (обычно скучный, потому что собран из «залежей» редакционных ящиков) украшали сорок восемь статей с громкими заголовками.
11
«Нормандия» – трансатлантический почтово-пассажирский, турбоэлектрический пароход, спущенный на воду в 1932 году. Предназначался для срочных трансатлантических рейсов по линии Гавр – Плимут – Нью-Йорк. Речь идет о грядущем создании воздушных судов, столь же мощных и вместительных, как одноименный пароход.