Когда сверкает молния (сборник)
Шрифт:
Савелий аккуратно, чтоб особо не шуметь, приоткрыл дверь, вышел наружу и вскоре вновь появился на обледенелом пороге с огромной, как березовое полено, рыбиной.
— Я сейчас, быстренько, — сказал он, беря с полки длинный, поблескивающий тусклой синевой нож.
Острым кончиком сунтарской стали [5] он поддел морозную кожицу, и она капроновым чулком вместе с чешуей поползла от хвоста к голове, обнажая бело-розовое заледенелое мясо. Острый нож ловко мелькнул в руке, и поползла, как лучина, морозная строганинка.
5
Сунтарская
— Чир... Рыбаки с Севера летели, подарили... Угощайтесь, — взглянул он на Прожогина. — Маканина вон на столе стоит...
Володя выбрал кусочек покрупнее, срезанный с брюшины чира, обмакнул его в приготовленную маканину, посыпал крупной солью и аппетитно кинул в рот. Строганину он ел не в первый раз, но такой с лютого мороза, свеженькой, отдающей льдистым холодком, тающей во рту приходилось пробовать не часто.
Нарезав тонких лучинистых ломтей мороженого рыбьего мяса, кинув их на железное блюдо из-под самовара, Савелий попрощался и ушел.
Оставшись наедине с хозяйкой, Прожогин вдруг смутился. Рюмка выпитого спирта все еще горячила внутри.
По виду женщина была его ровесницей, может, на год-два помоложе. Мягкий халат, легко накинутый на плечи, порой раскидывался, и под ним вспыхивала белизной ночная рубашка.
— Вам с холоду-то, наверно, лучше на печь постелить? — спросила она, смущенно приподняв на него лучистые ресницы.
— Да, да... — ответил он, тоже непонятно смутившись. — Там теплее...
Пошевелилась в детской самодельной кроватке девочка, во сне пролепетала что-то. Мать всполошилась, щелкнула выключателем. В тесной комнатке стало темным-темно, хоть глаз выколи — ничего не увидеть.
— Вы ложитесь, пожалуйста, — совсем тихо прошептала она. — На печке постелено уже...
Женщина включила ночную лампу с темно-синим абажуром, поставила ее, натянув электрический шнур, на пол рядом с кроватью. Приглушенный ровный свет заполнил нежной синевой небольшое пространство между столом и постелью. Володя, не раздеваясь, забрался на печь, где было тепло и приятно. От сытости, от дневного дальнего перелета с неимоверной болтанкой, от рюмки горячего спирта и вообще ото всей нервной расслабленности на душе стало покойно, беспечно легко, как бывает только в ранней молодости. Печные кирпичи, вобравшие в себя тепло, отдавали его щедро. Володя вытянулся на жестком матраце, закинул ладони обеих рук под затылок. В растянутом теле, как сок в виноградной лозе, разливалось тепло. Блаженная нега приятно обволакивала все существо. Он чувствовал, как из сознания уходят посторонние мысли и все сосредоточивается на белом видении. Пьянящее буйство молодости, нерастраченность сил жгли и захлестывали разум, взрывались неотступным желанием.
Ему вспомнилась и четко увиделась улыбка молодой женщины, ее взгляды, словно украдкой брошенные в его сторону, когда муж прямо из-за стола, отвернувшись, доставал из некрашеной тумбочки бутылку спирта. Было что-то затаенное, казалось ему, во взгляде женщины. И слишком уж не вязалось воедино — грубый, невзрачный мужичишка с желтыми от курева зубами и молодая высокая, голенастая женщина, разрумяненная, пышноволосая.
Белое видение колыхнулось перед глазами. Тихо скрипнула под нею кровать, она повернулась на. другой бок, и легкая белая простыня слетела с ее ног. Тихий свет ночника ровными тонами бесстыдно явил ему это белое прекрасное видение реальной картинной красотою. Невинная розовость линий исходила из каждой складки легкой ночной рубашки, синеватые тени слегка колебались, движимые неслышным дыханием женщины.
«Ужели любит она своего карапета? — мысленно спросил себя Володя. — Не любит, конечно. Потому и пристреливалась жгучими глазами», — ответил неуверенно сам себе. В сознании продолжало нехорошо свербить: «Нет никакой таинственности. Сильная, молодая женщина истомилась в диком безлюдье Севера. Давно опостылел ей этот небритый в больших фабричных унтах мужичишка...»
Нет больше сил, нет сил... Только об одном, только об одном думы его сегодня...
Он осторожно приподнялся на колени, опустил ноги на стоящую подле печи скамейку и по-кошачьи, бесшумно шмыгнул к спящей или претворяющейся, что спит, женщине. Она машинально подвинулась к стене, откинув с обнаженного тела одеяльце. Синий свет лампы, стоящей на полу, еле-еле высветил в полумгле женское тело, прикрытое легкой тканью нижней рубашки.
Он лег рядом. Стучало в груди. От неуемного волнения дрожали пальцы. Она, спящая, положила оголенную руку на его шею, словно обняла. И вдруг, почувствовав что-то неладное, пружинисто резко села в кровати, увидела чужое лицо, ничего не соображая поначалу, стремительно перелетела через голые ноги мужчины, оказалась на полу. Все произошло так молниеносно, быстро, что он не успел сообразить, что к чему, осознал трагичность своего положения только тогда, когда увидел ее, почти голую, сунувшую ноги в большие валенки, набросившую овчинный шубняк поверх тонкой ночной рубашки.
Едуче и зло скрипнула входная дверь. Женщина скрылась в пурге.
Володя сначала перепугался, не ожидая такого оборота, потом успокоился: куда ей деваться в такую метель? Все равно обратно вернется. Он залез на лежанку теплой печи, укрылся и стал ждать. Лучше бы уйти самому. Но куда? За дверью холодно пуржило.
В незнакомом ночном поселке вряд ли найти тропу к дому, где остановились летчики.
Прошло немного времени, может, около часа, когда опять скрипнула дверь, впустив в комнату клубы морозного воздуха. Через порог шагнул Савелий, а за ним — она. Синий свет лампы светил снизу, обманчиво рисуя силуэт мужчины высоким, богатырским, Володя вздрогнул от неожиданности. Он и не предполагал такого оборота. Лежа на печи, смутно ожидал ее прихода, думалось, что женщина скорее всего убежала к какой-нибудь соседке скоротать время или договориться с кем-то о ночлеге ее незадачливого квартиранта, чтоб перебрался туда до прихода мужа.
Все оказалось гораздо сложнее. Володя приготовился к худшему, ожидая ругани, а может быть и драки.
Савелий, скрипнув половицей, прошел к столу. Налил из початой бутылки немного спирту, в руки взял нож. Володя с печки краем глаза наблюдал за ним, готовясь к неприятной развязке затянувшегося молчания. Притворился спящим. Наконец Савелий поднял брови в каплях воды от растаявшего снега, прохрипел:
— Слазь, доктор! Хватит в жмурки играть...
Володя наспех натянул штаны, поверх майки накинул кое-как вязаный свитер и слез с печки. Деваться было некуда. Волнение его не унималось, и колени продолжали предательски вздрагивать.
Савелий присел на табуретку. Рукой пригласил Володю к столу. Тот медленно подошел, сел рядом. Хозяин тыльной стороной ладони придвинул к нему стакан со спиртом. Ножом отрезал ломтик соленого сала.
— Выпей, потом поговорим...
Володя не отказался, молча выпил, отставил стакан в сторону, сам продолжал незаметно следить за правой рукой хозяина, в которой поблескивал большой охотничий нож с лезвием из прочной сунтарской стали.
На стене стукали ходики. Женщина продолжала стоять около двери в больших валенках, надетых на босу ногу, и в шубняке на голом теле. Тихо посапывая, спал в кровати ребенок. И только настенные часы и неестественное завывание пурги за окном нарушали устойчивую тишину в этой комнатке.