Когда сверкает молния (сборник)
Шрифт:
Асхат понял все, сказал грубо, без околесиц:.
— Я думаю, ты просто мелкая тварь, подлец.
— А разве любовь — подлость? Я любил ее, ты же сам знаешь. Неужели любая любовь должна заканчиваться женитьбой? Это только в книгах да в кино так, а в жизни по-другому, жизнь суровее.
— Тебя же, Алексей, уважают на работе.
— Это к делу не относится... Ты не прав, сердцу не прикажешь...
— Ну тогда знай, не хотел я тебе говорить и признаться, да сам вынудил. Я бы мог любить ее, я как чувствовал, что так произойдет. Ты унизил не только ее, ты кровно обидел меня. Хоть и говорят, что старый друг — лучше новых двух, но, видно, порой, ошибаются. И старые друзья, бывает, предают, как ты. У меня все. Пока!
Неподалеку от больницы был парк, а в парке пруд. Он увел ее туда, в тени деревьев присели на скамейку. Но разговор не клеился, Зина ни о чем не говорила, не хотела говорить. И, Асхат ни о чем не расспрашивал.
Она сломила веточку ольхи, стала отгонять ею надоедливую мошкару. У Асхата времени не было, через час-другой у него операция, надо готовиться.
— Ты надолго приехала? — спросил он.
— Да нет, завтра вечером уеду.
— Давай так договоримся, у меня сегодня операция, и я буду очень занят, а завтра встретимся. Хорошо!
— Можно и завтра, — ответила она.
Здесь, в большом городе, среди множества людей, среди разных судеб этой ночью они были все четверо: Колька ничего не знал и ничто не тревожило его; Алексей ворочался, вздыхал, заснул только далеко за полночь; Зина ворошила в памяти горькую сладость прошлого и с тревожной неохотой заглядывала в будущее.
Асхат думал о Зине. Он и раньше переживал, что так нерешителен и застенчив. А сегодня горько жалел об этом. Вот и вчера, когда сидели в парке, первый шаг должен был сделать он, а не сделал. И тогда — шагнул другой и... следы грязи оставил на этой чистоте. А может, нет? Ведь к золоту грязь не липнет? Скорее не грязь, а неверие в чистоту. Он долго не мог уснуть.
На следующий день они встретились там же, в парке, на той же скамейке. Лицо Зины, заметил он, за ночь осунулось, глаза в глубине своей безнадежно топили печаль, тяжесть.
Еще вчера не было, а сегодня заметил Асхат, на ее высокий красивый лоб легла морщинка, будто тонкая осенняя паутинка. Хотелось взять ее двумя пальцами, откинуть подальше или нежно сдуть со лба.
Надо сказать ей о нем, сказать всю правду, иначе она не успокоится, будет думать, что все люди на земле такие же. И он сказал, с болью в сердце, с сознанием, что о посторонних не следует говорить гадко, тем более, что она знает о их дружбе.
— Зина, пойми, он — это не ты и даже не я, грешный. Мы можем упасть, встать и шагать дальше. А этот человек, как я только недавно понял, — жаль что так поздно — идет по жизни гордо, напропалую, вытирая ноги о каждую ступеньку, чтоб не поскользнуться. О половик ли вытирая, о пиджак или о человека — все равно...
Под ногами у них валялась ольховая веточка, которой она вчера отмахивалась от комаров. Он нагнулся, поднял ее. Ветка подсохла уже, свернулись и потемнели листочки. Он разгладил узоры-сеточку, которую продавила она кончиком ногтя на нежной кожице ольховой веточки.
Зина заметила и тихо улыбнулась.
ВЫНУЖДЕННАЯ ПОСАДКА
— Беда — она, как вода: сильного напоит, слабого потопит...
— К чему эта речь?
— Да так, к слову пришлось...
«Где же я подслушал этот разговор? — тяжело думал Володя Прожогин. — Может, и не было его никогда?»
Но сегодня краткая простота и четкая правдивость слов, остро всплывших в памяти, не давали ему покоя. То ли ветер Севера донес их до его сердца, то ли пришли они сами по себе? Но нет, такое само по себе не приходит. Было это, было... Сильного напоит, слабого потопит...
Да это же голос Савелия, он так говорил, вернее, кричал тогда сквозь пургу.
Для санитарной авиации нелетной погоды не существует. Метет ли кругом, льет ли дождь как из ведра, а лететь надо. На Севере выручают вездесущие «антоны». В слякотное бездорожье Алдана либо в необъятность снегов колымского раздолья умчит легкокрылый «антон», как называют ласково северяне палочку-выручалочку — старенький, видавший виды, давным-давно снятый с производства двукрылый самолет АНТ-2.
Володя Прожогин вот уже год с небольшим на Севере, несет он исправно свою медицинскую службу в санавиации. По душе ему, молодому да горячему, эти дальние постоянные перелеты. Из конца в конец исколесил он, вернее, облетел, якутские необозримые просторы. Не сразу, со временем почувствовал себя хозяином чьих-то человеческих судеб, доверенных ему как врачу. Парню порой кажется, что единственно на него одного работает целая летная служба санитарной авиации. Безропотно, без лишних слов летчики встречают Володю, готовые в пургу и метель лететь хоть к черту в пекло, они знают: ему виднее что делать. Коль где-то вдалеке теплится чья-то угасающая жизнь, надо спасать ее. И летят...
Вот и сейчас специально для врача заводят испытанный морозом да ветром самолет, и Володя Прожогин, худой и стройный, в овчинном монгольском полушубке, в оленьих якутских унтах, с неизменным своим черным чемоданчиком, пружинит по легкому трапу, поднимаясь в просторный, для него одного уготованный салон.
Поначалу, когда все было внове, его неотступно манили дальние перелеты с неожиданными посадками и непредвиденными ночевками в глухих, доселе не известных местах. Крайний Тикси, алмазный Мирный, колымский поселок Черский, широкая Лена и хладноструий Вилюй — где только не успел побывать он буквально в течение какого-то года с небольшим. По душе ему были и новые встречи с людьми, и эти немыслимые по масштабам расстояния.
Неоглядна и неохватна сторона тысячи озер!
По весне в нынешнем году прилетел он в оленеводческий совхоз к самому берегу Ледовитого океана. Во время небольшого застолья, устроенного в честь его приезда, директор совхоза — молодой коренастый якут. Степан Красильников — спросил его о территории далекой Башкирии, где родился и вырос Володя. Услышав в ответ цифру, определяющую размеры южноуральской республики, директор многозначительно улыбнулся, хитро поблескивая узкой прорезью глаз, заметил:
— Наш совхоз, однако, чуть-чуть побольше будет...
Вот она какая, алмазная и золотая, лососевая и соболиная Северная Якутия! Ласковая она и хорошая, несмотря на холодные до жгучести зимы.
— Лена у нас, как богатая невеста, — смеялся Степан Красильников. — У правого ее плеча — золото, а у левого — алмазы, а поверх головы — соболья шапка.
После обильной еды, после крепкого чая под мерный говор директора совхоза лезли в голову чьи-то безымянные стихи:
Сорок градусов по Цельсию... В холода якутские Хорошо б к теплу нацелиться, В женский шарф укутаться...