Когда тают льды. Песнь о Сибранде
Шрифт:
Я резко потянул локоть на себя – молодой колдун едва не вывалился из седла – и какое-то время молча рассматривал ещё юное, с характерными резкими чертами, лицо.
– То же, что я вижу сейчас, – ответил коротко.
Спутницы уже ждали нас у харчевни, а потому дольше я задерживаться не стал: подъехал поскорее, кивнул спешившейся Деметре, и направил коня прочь, пока не выбежал встречать меня Хаттон, и не появились на улицах словоохотливые односельчане.
До темноты я собирался ещё многое сделать, а потому оставлял колдунов позади с лёгким сердцем: пусть теперь не я за ними, а они за мной побегают!
Кто-то
– Отец!!!
Ещё не спешившись, увидел, как с заднего двора, увидав меня через прутья толстого забора, вылетели к воротам двое, набросились, едва я коснулся ногами земли.
От такого напора я даже пошатнулся; поскользнувшись на подтаявшем снегу, рухнул вместе с первенцами на жёсткий настил. Никанор с Назаром залились весёлым смехом, впервые уложив меня на лопатки, завизжали, как малые дети – всю деревню на уши подняли, не иначе! Ай, да и Дух с ними!
Стиснул в объятиях обоих, удовлетворённо услышав сдавленные писки, заулыбался в лохматые макушки. Опять шапки забыли!
– Ты вернулся! – оторвавшись наконец от меня, счастливо выдохнул Никанор. – Мы так скучали!
Назар, верный своей привычке, промолчал, позволяя брату высказываться за двоих; и тихое «да» один только я услышал. Поцеловав первенцев поочерёдно, с трудом поднялся на ноги – хоть и не в доспехе возвращался, а нести собственный вес, да ещё и артефакт в придачу, оказалось тяжело – взял Ветра под уздцы, отвёл в конюшню и сбросил походные мешки с верного коня. Сыновья крутились рядом, но я реагировал на их восторженные замечания и бесконечные вопросы медленно: сказывалась усталость. Слабая мечта о тёплом очаге и мягкой постели, впрочем, разбилась вдребезги, как только я переступил порог своего дома.
– Наконец-то! – гаркнула свояченица, не оборачиваясь от стола. – Повернул подковы в родное стойло! Я уж думала, насовсем меня с потомством покинул!
Илиан, с понурым видом полоскавший утварь в тазе с водой, вскинул голову, ахнул и бросился ко мне, на ходу смахнув со скамьи чугунок с вареными овощами. Добрый металл выдержал удар, но крупные картофелины покатились по полу, а Октавия, услышав стук, подавилась сквозь зубы невнятным словцом, от чего сидевший тут же на столешнице Олан вздрогнул и разрыдался.
Я оглядел мгновенно воцарившийся в доме хаос, бросил у порога походные мешки и шагнул вперёд.
– Собери всё, – негромко наказал побледневшему Илиану, в глазах которого тоже стояли слёзы, – да сполосни в воде, сейчас ужинать будем.
Притянул сына к себе, поцеловал в высокий, умный лоб. Мальчишка потянулся ко мне жадно, истово – соскучился по родительской ласке, одиноким чувствовал себя в собственной семье. Старшие-то братья всё вместе держались, а от младшего компании никакой, так что среднему приходилось чаще играть самому. В деревне тоже привечали больше крепких и бойких детей, а таких, как Илиан, худых да любопытных, обыкновенно гнали прочь, искать счастья в другом месте. В кого уродился мой средний сын, я не знал, но прекрасно понимал, что он совершенно другого теста, нежели первенцы. Нуждался в ласке да внимании, вот только не мог я, не находил времени их оказать…
Илиан бросился на
– Тихо, тихо, – попросил, протягивая руки к Олану. – Я здесь…
Младенец продолжал орать и вырываться, мотал головой из стороны в сторону, молотил меня слабыми ручками; задыхаясь от рыданий, втягивал в себя воздух через силу, со свистом. Я молча прошёл с ним в угол, на груду сброшенных шкур, уселся там, баюкая на руках истошно вопящего сына. К тому времени, как мои домочадцы расставили на столе посуду и снедь, я успокоил Олана достаточно, чтобы сын позволил мне обнять себя и шептать на ухо всякие глупости. Младенец слушал и улыбался. Понимал ли? Или просто нравился голос? Великий Дух, да я был бы благодарен, если бы Олан хотя бы узнал меня!
Заигравшись с ребёнком, я не заметил, как слабые ручки дёрнули за отворот рубашки, раз и другой, и как поддалась растрепавшаяся шнуровка полотна, обнажая шею и часть груди. Брызнули на свободу серебристые блики воздушного артефакта, заплясали на стенах драгоценные россыпи светлых пятен, и неясной сферой закружились под моей кожей тысячи мелких ураганов.
Я поспешно запахнул рубашку; одной рукой получилось не очень ловко, и пока я возился со шнуровкой, мои поражённые домочадцы успели разглядеть всё, что я так старался от них скрыть.
– Сердце воздуха, – не глядя, ответил на немой вопрос Октавии. – То, за чем явились маги. Нужно идти в их гильдию, чтобы от него избавиться. На днях отправлюсь.
Эффект от моих слов оказался бурным и напрочь перекрыл удивление от чудесного зрелища.
– Когда отправишься? – звенящим голосом поинтересовался Никанор. – Снова? Надолго?
Куда как дольше, чем в прошлый раз, сын!..
– Всё расскажу, – пообещал я, – только вначале поужинаем.
Обещание сдержать не удалось: как только последняя картофелина была съедена, а от вяленой рыбы остались одни кости, в дверь негромко постучали. Олан к концу ужина заснул у меня на руках, утомившись от собственных криков и угревшись в отцовских объятиях; а потому дверь визитёру открыла Октавия, пока я осторожно поднимался из-за стола.
– Я к Сибранду, – первой проронила Деметра, поскольку молчание у дверей затянулось, а я со своего места не видел позднюю гостью.
– Ну проходи, – хмуро пригласила свояченица, хотя с места так и не сдвинулась.
Бруттскую колдунью неприветливость приёма не смутила: решительно отстранила мозолистую руку, заслонявшую ей проход, шагнула внутрь, тут же встретившись со мной взглядом. Деметра пришла в свежем платье, со слегка влажными волосами – никак, баней у Хаттона воспользовалась – и я слабо позавидовал: сам-то с дороги ни переодеться, ни умыться не успел. Выглядела бруттская колдунья на удивление хорошо: блестели светло-карие глаза, сияли, отражая огонь очага, золотисто-каштановые волосы. Даже лицо, чьи заострённые черты мне поначалу казались серыми и невыразительными, светилось мягким внутренним светом.