Когда тают льды. Песнь о Сибранде
Шрифт:
– Октавия, – вдруг эхом отозвался исповедник, отставляя кружку в сторону. Показалось мне, или отец Кристофер побледнел? – Подскажи, добрый человек… Была у неё младшая сестра? Она не так много рассказывала, и это всё, что я знаю. Имя у сестры такое красивое…
– Орла, – подсказал Хаттон, подсаживаясь к нам за стол. – Да и сама покойница красивейшей девушкой считалась. Почти два года уж, как не стало.
– Октавия…
– Вернулась на родину полгода назад, – продолжал харчевник. – Вот, Белый Орёл принял – свояченица, как-никак. За детьми приглядывает, чего ещё надо? И то удивительно, что бестолковая баба
…Хаттон всё говорил, размахивая руками, а перед окаменевшим духовником стояла тарелка с медленно остывающим ужином. И только я один за шумным столом понимал, отчего полыхало в светлых глазах отца Кристофера яркое пламя, и почему на бледных щеках разливался неровный румянец, оживляя черты когда-то привлекательного лица.
Чёрные нити густой паутиной опутали висок и затылок крохотной головки. Распутать по одной, по выученной наизусть схеме… Сосредоточенность и тишина. Треск зажжённых свечей, где-то на границе восприятия. Я не видел знакомых стен: зрение моё теперь охватывало лишь магические потоки, тонкими волнами пронзавшие воздух. Олан, дитя моё, спал крепким сном – Октавия позаботилась, добавив ложку вина в сладкий отвар. Сама свояченица ушла из дому, прихватив остальных детей, чтобы не мешать – возможно, что и исповедник Кристофер находился сейчас с ними. Духовник задержался в Ло-Хельме; я пригласил его в свой дом, чтобы избежать пересудов, но он отказался: делить одну крышу с Октавией счёл неправильным.
Видеть сияющие глаза свояченицы и просветлённое лицо исповедника оказалось выше моих сил: я с трудом дождался вечера, чтобы выпроводить счастливцев из дому. Когда начинал обряд, разложив по столам схемы да подсказки, руки лишь слегка подрагивали – но к середине действа я едва держался на ногах от усталости. Я распутал лишь малую часть чёрного кружева, но корень проклятия выдернуть не мог. Кое-где встречались обрывки паутины – работа Деметры. Колдунья подобралась так близко к корню, как могла – но не решилась на большее. Я шёл на риск, потому что не мог больше бездействовать.
Старобруттские слова вырывались из груди с трудом, с придыханием; прислушавшись к себе, понял, что задыхаюсь от усилий, словно после долгого бега. По лбу катились градом бусины пота, новая рубашка промокла насквозь, прилипнув к телу, а ноги то и дело подгибались от напряжения. Хуже всего приходилось рукам: выписывать магические символы в воздухе и одновременно перебирать чёрную паутину в голове сына оказалось намного, намного сложнее, чем на занятиях с Люсьеном.
Зацепил! Пальцы ткнулись в липкое, почти материальное – корень проклятия! Поток чёрной энергии зло колыхнулся, волнами отдаваясь в голове Олана, но я держал крепко. От радости едва не упустил, вытягивая сгусток тьмы медленно, по капле. Теперь – последнее заклинание, самое сложное…
Губы уже шептали зазубренные слова, когда я почувствовал, как выскальзывает из липких от пота пальцев плотный поток чужой энергии. Паника захлестнула разум, я лихорадочно дёрнул рукой, открыл и закрыл рот, запнувшись на очередном слоге древнего языка. Секунда нервного молчания, тщетные попытки вспомнить, на чём остановился – и корень проклятия вырвался из ослабевшей хватки, ввинчиваясь на прежнее место с обозлённой силой… чуть глубже, чем изначально.
Магический поток тотчас стремительно угас: нити, сгустки, вспышки – всё померкло, позволяя мне наконец увидеть стены родного дома. Олана, беззвучно кривящегося во сне. Собственные дрожащие руки. Тусклый свет очага и нескольких свечей, расставленных полукругом. Привычная утварь на столе…
Ворвались звуки: трещащие уголья, мерное дыхание младенца, собственный хриплый клокот. Осознание произошедшего просачивалось в голову медленно и неотвратимо: навредил. Не помог – навредил…
Олан хихикнул во сне, беспорядочно взмахнул руками. И я в точности повторил его жест, обхватывая ватную голову влажными от пота ладонями. Не завыл в голос только потому, что боялся разбудить. Тихо, как во сне, сделал несколько нетвёрдых шагов к двери. Приоткрыл створку, впитывая пробирающий холод ночи. Мороз тотчас ворвался в натопленный дом, вступая в беспощадную борьбу с теплом, и я бездумно вышел, закрывая дверь поплотнее.
– Сибранд? – неуверенно позвали со стороны. У забора, кутаясь в меховую куртку, стояла Октавия. – Я детей у Фрола оставила и пришла… Как там?
Я поднял блуждающий взгляд на свояченицу. С приездом отца Кристофера та похорошела: волосы собирала по-особому – теперь не висели грязной паклей – одеваться тщательнее стала, с лицом что-то сделала – иногда даже Орлу напоминала, настолько преобразилась ради заезжего духовника.
– Получилось?
Я молча мотнул головой.
– Что теперь? – помолчав, только и спросила Октавия.
Страх и боль захлестнули разум, так что даже в глазах потемнело. Кулаки помимо воли сжались; почудилось, будто пробежали по бледным костяшкам короткие разряды.
– Не знаю! – гаркнул я так, что Зверь в будке взвизгнул от неожиданности. – Навредил я, понимаешь?! Навредил!!!
Застывшая столбом Октавия заслоняла калитку; пришлось постыдно бежать на задний двор, чтобы спустить пар. Электрические разряды сами спрыгнули с пальцев, ушли в мёрзлую землю, а я рухнул на широкий пень у забора, где обыкновенно мял шкуры, и уставился невидящим взглядом в никуда. Хватался за обрывки мыслей, чтобы только… чтобы…
И внезапно всего стало слишком много. Свалившееся на голову проклятие, бесплодные попытки борьбы, внук мельника, младший Олана почти на год, а уже полноценный мальчуган, в будущем крепкий воин, здоровый, пригодный к жизни человек…
Глупый вопрос – за что?!.. – вновь всплыл в безумной голове. Сравнивал себя и ворчливого мельника, в слепой ярости не веря в то, что из нас двоих именно мне выпал тяжкий жребий. И мысль о том, что Великий Дух послал того, кому только я могу помочь, не спасала в эту минуту…
– Сделай всё возможное, – прошептал сухими губами, цепляясь за спасительную мысль. – Остальное оставь Творцу…
Убеждал себя, раскачиваясь из стороны в сторону, терзал горячие виски спутанными мыслями. Слишком рьяно взялся за сына! Как лучше хотел! Плюнул на заповеди, погрузился в магические искусства по самые плечи, забылся в лихорадочной спешке, возомнил о себе Тёмный знает что…
– Навредил, навредил… – простонал вслух, вспоминая чёрные нити, сорвавшиеся с пальцев.
Задел корень проклятия чистые струны в детской головке, поранил остатки умственного здоровья – необратимо ли? Да, верно, что так – стремясь улучшить, навредил…