Когда течет крем
Шрифт:
– Я согласен. Если вам понадобится серьёзная поддержка, я её лучше всего организую, не выходя из своего кабинета. Ситуация чрезвычайная, надо действовать чётко и стремительно. Между нами, губернатор и его свита три дня назад уехали в Ква по вопросу лимитов и потерялись. А мэр на отдыхе в Ицце и связи с ним тоже нет.
– И более, того, – заметил Вадим Олегович. – Ни одно из известных нам средств борьбы пока не подходит. В Лодске железнодорожники привязали одного своего коллегу к тросу и дали ему зажигательную ракету и фотоаппарат. Он приблизился к крему на пятьсот метров, заулыбался и бросил ракетницу. Ребята утащили тросом коллегу и решили запустить ракету с полутора километров. При соприкосновении с кремом она зашипела и исчезла. А ребята с улыбкой радости пошли к крему. Был задуман третий и четвёртый эшелоны, четвёртый справился с задачей – вытянул на тросах всех
– И всё же, Алексей Иванович, каковы ваши личные качества, что вы спаслись? Вы и Нина, – Вернулся к задававшемуся ранее вопросу Александр Игоревич. – Отпуская вас навстречу крему, я думаю: а точно ли вы вернётесь? Будете в безопасности?
Он внимательно посмотрел на Алексея, изучая его. Алексей же спокойно поглощал второе блюдо, форель с картофелем и оливками. Положив вилку и нож, и сверкнув своими особенными серыми глазами, пронзительными и яркими, Алексей спокойно сказал:
– Я бог. Не беспокойтесь. Я нейтрален ко всему происходящему.
– В каком смысле – Бог? – заулыбался Александр Игоревич. Нина и Вадим Олегович тоже не смогли сдержать улыбки. Они готовы были даже прыснуть от смеха, от чего иногда не могут сдержаться люди в состоянии нервного потрясения.
– В прямом. Язычник я. Не знаю, что мне помогло. Но мне кажется, что помог мне старый бабушкин заговор. Мы с вами союзники, вы хотите дать мне разрешение на мой завод, поэтому я дам вам всем его слова. От распространения они теряют силу. Не передавайте их далее. Дайте мне три листочка бумаги.
Начальники засуетились в поисках листков бумаги. Им ничего не оставалось, как поверить Алексею. Он был крепкого телосложения, роста чуть более среднего, имел небольшую тёмно-русую бороду и такого же цвета волосы. Он ничем бы не был примечателен, если бы не светились по-особому его глаза.
– Смотрите! – воскликнул Алексей. Он посмотрел на столовый серебряный нож, нож упал со стола, и в зал ресторана вошли запыхавшиеся начальники аэропорта и автовокзала, извиняясь за опоздание. Алексей собрал листочки и отсел за отдельный столик писать бабушкин заговор, как бы не смешно это звучало в такой солидной компании. Вновь пришедшие отказались от еды и попросили кофе.
Справа от нас возвышались белые башенки и синие маковки монастырского храма, а слева парили в воздухе многочисленные паруса виндсерфинга. Ветер у монастырских стен редко затихает, и слева в заливчике самое лучшее место для тренировок виндсерфингистов. Вместе с ветром разноцветные паруса очень оживляют местность, хотя, кажется, самый лучший вид здесь открывается в многоснежные зимы, когда белизна покровов, отливающая синевой неба, очень гармонирует монастырским постройкам, число которых всё увеличивается. Я поставила свечку многогрешному своему дядюшке-попу, она затрепетала, сияя и тая воском, мы спустились с высокой храмовой лестницы и сквозь кованную калитку в стене отправились на берег, омываемый волнами. Ветер был очень холодный, а вода на пробу ближе к ледяной. Так что, мы снова сели в машину и поехали купаться туда, куда и стремились первоначально, но нас подвёл навигатор. Мы решили, что это Бог и Дух этих мест привели нас к монастырю, и не стали сердиться. Дух этих мест, конечно, шаман. Все духи есть шаманы. К Богу обращаются «Господи», а умоляя шамана помочь, когда он находится очень далеко, называют его имя, его селение и улицу, на которой он проживает, а потом номер его дома, и произносят священное заклинание, которое здесь приводить мы не будем.
Вот как высоко стоят шаманы, они же деревья, воды и волны, ветра, дороги, горы и сами селения.
Мы выехали на федеральную трассу и проехали по ней назад, и увидели просёлочную дорогу, которая привела нас к железнодорожному переезду через Транстуран и пляжам Ламы. Нам встретились разбитные вагончики кафе, бетонные сваи, колючая проволока, обветшавшие заводские турбазы, перемежающиеся с новыми нарядными коммерческими, виднелись полузатонувшие старые пирсы, шагающие по воде кое-как на кривых бетонных и деревянных ногах. Люди стояли у берега на машинах, виднелись палатки и купающиеся, стоял запах дыма мангалов. Всё было так, как всегда, как я посещаю это место не одно десятилетие, и как посещал его когда-то ребенком Митя.
Мы долго ехали по узкой асфальтированной дороге, исполосованной трещинами, по обочинам поросшей длиннолистой ольхой, в поисках места, где можно было бы остановиться на купание, и нашли его рядом с кафе-баром, состоящим из небольшого деревянного домика и длинного навеса, укрывающего столы со скамьями. Всё же мы проголодались. В меню числилась озёрная рыба, но заказать её было невозможно, барменша испуганно округлила глаза, тогда как пять лет назад, когда мы её искали по пути в Халук, мы все же её нашли у испуганных жителей Дубинино, хотя она и сильно к той поре уже измельчала, как антитеза Мураками. Теперь пришлось заказать салаты с сёмгой и много чая с лимоном, а нашей кошке, вынутой из душной переноски, официантка принесла воды в пластиковой одноразовой посудине.
Пока мы ждали салаты, я вспомнила посещение монастыря и сказала со вздохом:
– Духовность в старые времена нужна была для отдания десятины монастырям, что приучало к нестяжанию, соборности. А теперь никто десятины не платит, вот и исчезла духовность. В монастыре пусто, но, несмотря на ледяную воду, народа, увлечённого виндсерфингом и просто глазеющего на воду Ламы, тьма… А шаман идёт, между тем, в бутафорский город Ква.
– Чтобы постичь Бога или богов, нужно бесстрашие, – сказал Митя. – Пусть люди гоняют по ледяной воде, так ближе к крайнему пределу, то есть, к Богу и богам.
Митя у нас язычник. У него нет вредных привычек, он не есть мяса и очень смелый. Он заплывает очень далеко и не боится ледяной воды Ламы. А машину по федеральной трассе ведёт так, что все другие остаются позади.
И вот мы поели сами, покормили нашу кошку и бросились в воду. Здесь, на заливе, она тёплая, так кажется нам и другим местным жителям. Они приехали отовсюду и в воде оживление. Дети всех возрастов плавают и плещутся, а взрослые, найдя какой-нибудь грубо сколоченный и полутрухлявый столик, пьют за ним пиво и водку и затем бегут купаться. Почти по центру от того места, где мы остановились, в воде плавает пустая пластиковая ёмкость, привязанная веревкой к чему-то, находящемуся под водой. Одна ныряющая возле меня и не очень трезвая старушка по имени Сэсэгма объяснила нам, что ёмкость для того здесь прикреплена, что под водой валяется бетонный блок, о который могут ударится купающиеся. Какая забота! Интересно, кто её проявил? Наверное, работники кафе, после того как к ним пришёл кто-нибудь с разбитой головой или коленкой. Медпункта здесь нет. И сколько же лет этот блок здесь лежит? Похоже, что очень давно. По всему берегу то там, то сям разбросаны грубые бетонные формы времён соцреализма, или, как говорили в те поры, развитого социализма. Я говорю «соцреализм», потому что я профессиональный писатель, на колене моих белых джинсов монограмма синей масляной краской «NЛ», «N» означает господина N., героя некоторых моих текстов, а что означает «Л» – я и не знаю, монограмма образовалась сама, когда я поджидала господина N., кружась на свежеокрашенной детской карусели во дворе дома его университетского приятеля, и вляпалась в краску.
Мы купаемся, наполняясь силой и свежестью после шестичасового пути по дурацко-долбаной дороге, и подходит мощная моторка с двумя пьяными крепкими мужиками. Они покупают что-то в кафе и уносятся на широкий простор Ламы, разрезая воду на две части, одну, уходящую к берегу, а другую гаснущую в призрачной беспредельности, и я рассказываю Еве:
– Мите было лет шесть, и мы тут собрались в большом числе – детей-дошкольников только было шестеро. И вот, подходит такая же лодка, с неё пьяные рыбаки продают купающимся крупную рыбу (антитеза тогда была еще довольно крупная), мы тоже на всех своих тройку килограммов берём, и вот, глупая малышня, кажется, Митя громче всех, вопит: «Хотим прокатиться на лодке!». И я спрашиваю рыбаков: «Прокатите ребятишек?!». Мой спрос всегда звучит как приказ. И они говорят: «Забирайтесь!». Дети сыплются в моторку. Я за ними. И, самое интересное, наши здравомыслящие старые тёти, одна из них декан факультета психологии, машут нам прощально пальчиками в золотых колечках. Мотор пьяно взвывает, дети хватаются ручонками за борта, и мы улетаем. На резком пируэте, произведённом опытными мореходами, я думаю: «А, это опасно?». Маленькая Сонечка взвывает, Егорик басит ей: «Дура!», от чего Сонечка удивляется больше, чем от бросков нашего судна, и вот, – счастливые и довольные мы уже у берега. Смелость города берёт.