Когда в терновнике некому петь
Шрифт:
Он протянул ей сверток. Мама села на коридорный пуф и стала шуршать бумагой:
– Икона! Из Ватопеда?
– воскликнула она, разглядывая лик Божией Матери.
– Здорово. Это то, о чем я мечтала.
– Да.
Никодим наклонил голову и посмотрел на свой подарок.
– Я подумал, что ты поставишь ее в своей комнате и будешь горячо молиться...
– А ты меня научишь?
– язвительно прошептала она в ответ.
– Ты же в этом специалист...
– Ну... Что ты, в самом деле...
Он скосился на Глеба и достал из кармана коробочку.
– А это я купил в аэропорту. Попросил самый дорогой.
Мама
– Спасибо. Сам выбирал?
– Нет. Продавщица. Я сказал ей, что мне нужен подарок девушке. Она посоветовала круглый с лебедями. Не знаю, что это значит, но птички забавные.
– В Греции лебедь - символ удовлетворенной похоти, - задумчиво сказала мама, почему-то глядя в потолок.
– Должно быть, твоя советчица знала, что продать монаху, интересующемуся молодыми женщинами.
– Не морочь себе голову!
– махнул рукой Никодим.
– Лучше расскажи, как у тебя дела...
Они ушли на кухню, а Глеб уединился в своей комнате, чтобы изучить, как пользоваться непонятным кадилом. Он был доволен - еще одна мечта осуществилась, еще один шаг в нужном направлении был сделан. Во благо сей запретный роман или же нет, но для него это - безусловный дар небес, который постепенно меняет его жизнь в заданном направлении. А что будет дальше? Глеб задумался и стал нюхать кулек с терпким сиреневым ладаном. Скорее всего, дела пойдут так, как надо. Ведь уже сейчас видно, насколько уважительнее к нему стали относиться монахи. Нет, конечно... Они и раньше очень по-доброму воспринимали мальчика-пономаря... Но сейчас... Сейчас он стал для них полноправным членом братии. Таким, с которым можно говорить о серьезных монастырских проблемах, таким, от которого никто не будет скрывать внутренние скандалы или достижения. Теперь он личность. А это уже то, с чего можно начинать серьезное движение вперед...
Прошли недели. За это время мама и Никодим несколько раз предпринимали попытки расстаться. То уставший от любви и православия батюшка убегал из их дома в истерическом состоянии, бросая на прощание что-то наподобие: "Я в тебе ошибся! Ты падшая женщина! Тебе надо молиться и заботиться о сыне!" То мама кричала в телефонную трубку: "Таких священников, как ты, надо сжигать на кострах! Убирайся из моей жизни и играй в свои лживые литургии!" Но в конце концов они снова приходили к выводу, что не могут друг без друга, и после небольших передышек воссоединялись, чтобы страдать, мучиться совестью и превращать в кошмар окружающий их мирок.
Для Глеба же наступила счастливая пора летних каникул, а вместе с ними - радость от почти постоянного пребывания в храме и приятных хлопот по монастырю. Он продолжал молиться и находился в мире с собой, поскольку его вера, в отличие от маминой, ничуть не страдала из-за лицемерия отца Никодима, с которым он был в прекрасных отношениях. Глеб пытался взять от него максимально возможный объем знаний, которыми тот мог поделиться, и благодаря этому семимильными шагами продвигался в своем профессионализме. Перед Троицей епископ благословил его на чтение, потом послушник Александр занялся с ним изучением старославянского языка, и в итоге к концу июня Глеб уже был вписан в монастырское расписание. Печалила его лишь мама, которая не только не могла вылечиться от похоронной депрессии, но и тонула в неспособности совмещать свой роман с обычной жизнью.
– Что ты делаешь?
– Вернувшись домой после субботней службы, Глеб застал ее на кухне со стаканом водки в руках.
– Ты же никогда не пьешь?!
Она посмотрела на него заплаканными рыбьими глазами и усмехнулась:
– Я не только не пью. Я еще не встречаюсь с монахами. Не падаю ниже уровня моря. Не думаю о самоубийстве. Да и вообще у меня все хорошо.
Она расплакалась и, случайно стукнув стаканом о столешницу, пролила водку на стол.
– Вот так, дорогой мой Глеб. Я пустила в наш дом зверя, и он развалил мою жизнь. А ведь все, что я хотела в тот день, когда пришла к нему на исповедь, это получить духовное наставление и помощь. А получила...
Неужели в человеке столько слез? Глеб посмотрел на две лужицы, в которых отражался оранжевый кухонный абажур. Они текут и текут, и нет им ни конца, ни края. Как так можно?
– Мам, а ты почему икону не дописываешь? Вроде в церкви уже для нее место приготовили.
Он покрутил между пальцев засохший кусочек краски, валявшийся на замусоренном столе.
– А ты думаешь, я имею право писать иконы?
Она с трудом встала и, взяв бутылку, хлебнула прямо из горлышка.
– Мне теперь и близко к ним подходить нельзя.
– Но ты же ему уже несколько раз исповедовалась, потом причащалась...
– И что?
Рыбьи глаза посмотрели на него, не мигая.
– Поточный церковный метод отца Никодима в действии? Нагрешили, покаялись, нагрешили, покаялись... А он даже и не каялся. Сказал, что лучше с бабами спать, чем в другие грехи опускаться.
Тут Глеб вспомнил о заманчивом предложении своего духовного отца, которое тот сделал ему сегодня на прощание:
– Ой, мам! Никодим предлагает завтра в лавру поехать. Он там может нас провести в те места, куда простым людям вход запрещен. Поедем?
Она пожала плечами:
– Как скажешь. Вот просплюсь и куда угодно, хоть в Абхазию на Новый Афон.
Глеб радостно улыбнулся и ушел в комнату, оставив маму наедине с ее переживаниями. А рано утром они сели в игуменский "форд", чтобы через некоторое время ступить на святую лаврскую землю.
Погода была отличная, и все шло прекрасно. Благодаря золотому кресту Никодима они действительно могли беспрепятственно передвигаться по всей территории. Одна церковь, другая, братские корпуса... Они ходили по хрустящему гравию дорожек и болтали о разных церковных вещах. Мама же, наверное, не до конца придя в себя после вчерашней водки, плелась за ними с отсутствующим видом. Казалось, ее больше не интересуют ни чудотворные иконы, ни мощи святых, ни архитектура, настолько вяло и безразлично она отвечала на редкие вопросы Глеба. И лишь в тот момент, когда они зашли в большой собор, ее глаза вспыхнули, и она тихо сказала:
– Обрати внимание, Никодим не крестится, когда входит в церкви.
– Может, священникам так положено?
– предположил Глеб, следя за батюшкой, который с видом туриста расхаживал по храму.
– Я смотрю, им много что положено.
Она стянула с головы платок и расправила волосы.
– Куда уж нам, смертным, за ними угнаться.
Глеб махнул рукой, подумав, что она немного зациклилась на чужих пороках, и подошел к Никодиму:
– А могилы патриархов мы посмотрим?
– Конечно, только сначала зайдем в церковную лавку.