Когда враг с тобой
Шрифт:
Борис устало заулыбался, не веря всерьёз угрозам.
Но Кондрат отозвался совершенно серьёзно:
— Может быть.
Глава 9
Ивана Алексеевича привели в сырой и душный подвал. От тусклого света лампочки болели глаза. Пахло гнилью. Миллионы мокриц и других насекомых усеивали потолки и сырые стены. Их шуршание сводило с ума. Хотелось залезть пальцами в перепонки и расцарапать их ногтями до крови.
Их было всего трое — двое палачей и жирный Сика, который ловко закинул удочку, а Данилов, словно старый толстый карась,
«Сейчас из меня выпустят кишки», — нервно думал Данилов, всем мозгом ощущая божественное присутствие. А может быть, это была банальная истерика… Может быть…
Он криминальный авторитет, очень влиятельное лицо на юге России, по его пожеланию могут восстать все зоны Черноморского края, а тут ему вырвут губы, глаза, отрежут все пальцы, яйца и член и проткнут длинной горячей иглой ушные перепонки. Все его преступные заслуги — здесь ничто. Здесь он ноль без палочки, полное ничтожество, простолюдин, о которого можно вытирать ноги как только понравится.
Десятки станков для пыток обещали муки похлеще застенков средневековой инквизиции.
Внутренний голос Данилова сразу заверил: «Всё отдать и быстро сдохнуть, без боли».
«Стар становлюсь, — подумал тут же Иван Алексеевич. — Раньше времени паникую».
Но мучиться реально не хотелось. Не хотелось видеть кровожадные наглые ухмылки палачей и хитромудрого Сики, который остаток жизни будет купаться в роскоши на деньги Данилова и при каждой пьянке со смехом вспоминать, как он умно развёл старого дурачка из России. Но что сделать? Убить себя самому? Как?
Данилов, никогда не ожидавший от себя такого, в порыве отчаяния кинулся на стену и постарался удариться со всей силы, но стена вдруг оказалась мягкой — удара не получилось. Он тупо торкнулся и упёрся в неё лбом. Что за хренотень? Такого не могло быть.
Безмерно удивлённый, он снова повторил попытку, и снова безуспешно — было совсем не больно, просто очень сильно стала болеть изнутри голова. Боль быта не тупая, как от сильного удара, а зудящая, словно глубоко в мозгу ныло внутреннее воспаление. Такая боль легко побеждалась таблеткой анальгина или цитрамона. После удара в бетонную стену с разбегу голова так не могла болеть. Этого не могло быть. Не могло. Это не голливудское кино.
Данилов снова стукнулся головой о стену — боли не было.
Он уже не обращал внимания на своих мучителей, он сам решил стать своим палачом, но не понимал, почему у него не получался этот распространённый среди уголовников приём — биться в кровь о твёрдые предметы. Он захотел ещё раз удариться головой о мокрую, облепленную трупиками раздавленных им насекомых стену, но не смог — он упирался лбом в стену и был не в силах оторваться от холодной поверхности бетона. Его охватила паника. Небывалая, жуткая паника.
— А! А-а-а-а-а-а-а!!!!
Иван Алексеевич вскочил, мокрый
Мозг стал возвращаться в реальность после сна — была комната, и он был один, а впереди то, что привиделось в дурном сновидении. Данилов торкнулся лбом в стену и заныл от бессильной злобы на себя — во всём происходящем виноват был только он один. Разве он не знал, что Савватей «порол» других девок? Знал. Просто Савва ему был нужен для грязных дел, и он закрывал глаза на его шашни. Так зачем он всё это затеял, объявил, словно удельный князь, глупое наказание? Кто придумал ехать сюда, чтобы предать людей ужасной казни? Он пожелал. Его никто не заставлял и никто не настаивал, он сам так решил. Что с организацией теперь будет? А с дочерью?.. Что будет теперь?..
— Шамиль, ты чему радуешься? — Голос Махида вывел Шамиля из созерцательного настроения. — Положение хуже некуда, а он улыбается!
Добрый настрой, возникший в душе, тут же погас. Он зло рявкнул:
— Ты что свой рот раззявил без разрешения? Сейчас тебя удавить?
Махид осёкся, думал секунд двадцать, потом, примирительно глядя в пол, проворчал:
— Просто положение у нас ужаснейшее.
— Да? — Шамиль ощерился, словно зубастый хищник. Волк не волк, но оборотень — это точно.
— Разве нет? — продолжил Махид.
Это в лесах Северного Кавказа, стоило оскалить желтые грязные зубы и дохнуть смрадом, и твои слова становились законом для таких вот сопляков домашних, бежавших в горные отряды в поисках романтики и подвигов. Но здесь романтика приключений ушла, и каждое слово, сказанное вот этим «романтикам», должно было быть выверенным и однозначным, без двойных толкований.
После этой мысли, пролетевшей в мозгу за долю секунды, Шамиль, про себя же, рассмеялся.
— Разве нет… Ты что такой с…н? — Никакой злости на струсившего Махида у Шамиля не было — он ещё молодой и хлипкий, такие всегда предавали. Их оправдывала только молодость. — Иди лижи задницы неграм!
— Шамиль!
— Я Шамиль! Я! — Шамиль начал выходить из себя. — Дальше что?
— Просто ты утром радовался непонятно чему! — Махид тоже перешёл на повышенный тон, и парни, спавшие на полу, проснулись, удивлённо озираясь и приходя в себя после сна.
Шамиль почувствовал поддержку в их взглядах. Мысли о возможном заговоре среди «молодёжи» исчезли — это лишь Махид начал дурить, попав в переделку. Такой бунт он подавит играючи, придерживаясь основного закона зла: «Доброта — наше самое сильное оружие!»
Шамиль расслабился, пояснил непонятливому, не желая переходить на тон поучений, который молодые воспринимали в штыки:
— Я услышал крики и стоны Данилова — он ещё жив.
— И что? — Махид походил на учителя, застигшего врасплох нерадивого ученика.
Это было уже чересчур!
— Ничего! — Шамиль перешёл на крик.
Молодость молодостью, но он всегда считал Махида умным парнем. А сейчас он был туп. Или страх убил в нём все прежние задатки, или он и был таким идиотом, просто не представлялось возможности проверить его на вшивость. Шамиль взял себя в руки и объяснил спокойно: