Когда я был мальчишкой
Шрифт:
К нашему искреннему сожалению, вскоре подали автобус, и бывшие военнопленные уехали, махая из окошек руками.
А в деревню уже вступала длинная колонна немцев. Их было больше тысячи — измученных, высокомерных, ошеломлённых, несчастных людей в грязных зелёных шинелях и френчах. Впереди, не глядя по сторонам, ехал в машине фашистский генерал с перевязанной головой — ехал медленно, чтобы не отбиться от колонны, как на параде. Рядом с ним, страдая от насмешек, сидел наш автоматчик-ефрейтор.
— Разрешите обратиться, товарищ ефрейтор! — почтительно рявкнул Митрофанов. — Генерала поймали капканом?
— Пошёл ты к… — огрызнулся несчастный страж. — Дай лучше их фашистскому благородию воды напиться.
Митрофанов протянул фляжку и пошёл рядом с машиной. Генерал вытащил платочек, тщательно вытер горлышко фляжки и забулькал.
— Брезгует, — скривил губы Митрофанов, — А я уж после него — и в руки не возьму, пусть подавится моей фляжкой!
И сердито отошёл от машины.
— Вассер, вассер, — просили пленные.
Колонна остановилась, и с полчаса мы поили немцев водой. Мне стало не по себе: на меня грустными глазами смотрел мальчишка в длинной, до пят, шинели.
— Фольксштурм? — спросил я. — Гитлерюгенд?
Мальчишка кивнул. Проклиная себя за мягкосердечие, я протянул ему полплитки шоколада.
Стоя вдоль дороги, на пленных молча смотрели местные жители. Многие плакали.
— Отольются кошке мышкины слёзки, — сурово произнёс кто-то.
— Повезло фрицам, хоть живы останутся.
Послышался крик — одна женщина подбежала к колонне и забилась на груди у мордастого, огненно-рыжего солдата.
— Брат, — разобравшись, пояснил нам конвойный и похлопал женщину по плечу: — Не ори, вернётся твой Ганс, или как там его, пусть только мой Смоленск отстроит, как было до войны. Любил кататься — люби и саночки возить.
И всё равно тягостное зрелище — пленные. Да будут прокляты фашисты с оружием в руках, звери, уничтожившие миллионы людей! Им, не немецкому народу, а гитлеровским головорезам, умертвлявшим в душегубках, сжигавшим живьём женщин и детей, мы никогда не простим и не забудем. Передадим нашу ненависть в генах, в десятом поколении — не простим.
А пленных было жалко. Не всех, конечно, а тех, у кого были несчастные человеческие лица.
Хорошо это или плохо — что мы отходчивый народ?
Сергей Тимофеевич пришёл к нам радостно возбуждённый.
— Получил весточку от Тихомирова! — сообщил он. — Серёжа пишет, что рассчитывает месяца через два встретиться со мной — рана заживает. «На старости я сызнова живу, минувшее проходит предо мною». Володя, ты мой амулет, твоя близость приносит мне удачу!
— А моя? — ревниво спросил я.
— И твоя! — засмеялся Сергей Тимофеевич. — Эх, Серёжа, Серёжа, думал ли я, что тебя увижу?
Сергей Тимофеевич был счастлив, и мы искренне его поздравляли.
— Утром допрашивал фельдфебеля, — рассказал он. — Отпетый нацист, убеждённый в превосходстве арийцев и в их исторической миссии. Пытался меня убедить, что по числу гениев на душу населения Германия стоит на первом месте. Пришлось взять в руки карандаш и доказать, что Россия, англосаксы и французы нисколько не уступают немцам по этому показателю, а если Германия в чём-то и превосходит их, то лишь в одном: по числу великих учёных и деятелей искусства, изгнанных из страны за время фашистской диктатуры. Отвёл я душу на этом учёном фельдфебеле!
— Какой у вас размер ноги, Сергей Тимофеевич? — подмигнув мне, спросил Володя.
— Сорок первый. А что?
— Примерьте, пожалуйста, — сказал я, доставая из вещмешка отличные хромовые сапоги.
— Вот спасибо! — поблагодарил Сергей Тимофеевич и озабоченно спросил: — Надеюсь…
— Все в порядке, — успокоил Володя. — Мишка на чернобурку выменял, носите на здоровье.
— На чернобурку? — засмеялся Сергей Тимофеевич.
История действительно была забавная. В подвале полуразрушенного дома мы с Митрофановым обнаружили бочку мочёных яблок. Наполнив два эмалированных ведра, мы отправились угощать ребят, не забывая и себя — всю дорогу наши челюсти энергично работали. Навстречу нам шло несколько солдат. Один из них, набросив на плечи роскошную чернобурку, под смех приятелей кокетливо поводил бёдрами. Увидев в наших руках столь редкостное лакомство, ребята остановились.
— На шарап! — предложил владелец чернобурки. — Налетай, славяне!
— Я тебе налечу! — грозно пообещал Митрофанов. — Лично для товарища Ряшенцева несём, понял?
— Дай хоть погрызть, скареда!
— Локти грызи, — посоветовал Митрофанов.
После длительного торга чернобурка оказалась на моих плечах, а одно ведро с яблоками перекочевало к её бывшему хозяину. При виде чернобурки все встречные хохотали, а я паясничал вовсю, чрезвычайно довольный производимым впечатлением. И тут мы столкнулись с командиром второй роты лейтенантом Кулебяко, который галантно вёл под руку красавицу медсестру Танюшу и рассыпался перед ней мелким бесом. Под мышкой у Кулебяко были только что полученные в военторге хромовые сапоги. Как и следовало ожидать, Танюша всплеснула руками, и на её прекрасном лице так явственно отразились переживаемые ею чувства, что Кулебяко мгновенно сообразил, какого козырного туза он может заполучить.
— Чернобурка? — поманив меня рукой, спросил Кулебяко. — Гм… смотри, Танюша, нашей выделки, в Россию возвращается награбленное фрицами имущество.
— Так точно, возвращается, товарищ гвардии лейтенант! — поддержал я.
— Для кого она у тебя?
— Для невесты, товарищ гвардии лейтенант! Танюшины глаза метнули молнии, и Кулебяко перешёл к делу:
— Махнём не глядя? Даю парабеллум с тремя обоймами.
— Моя невеста штатская, товарищ гвардии…
— Оставь… — Кулебяко поморщился. — Хочешь портсигар-зажигалку?
— Моя невеста не курит, товарищ…
— Тьфу, заладил! — обозлился Кулебяко. — Учти, с чернобуркой не отпущу. Чего за неё хочешь?
— Сапоги… — глядя в сторону, шепнул Митрофанов.
— Моей невесте нужны сапоги, — доверительно сообщил я и, предупреждая вопрос, добавил: — У неё большая нога, с портянкой будет как раз.
Кулебяко побагровел, но глаза Танюши были столь красноречивы, что африканский обмен состоялся, к взаимному удовлетворению.
Сергей Тимофеевич натянул сапоги и любовался ими, улыбаясь.