Когда я был маленьким, у нас была война

Когда я был маленьким, у нас была война, и всю войну мы прожили в землянке. Землянка — это такая очень низкая хата, в которой все сделано из земли — пол, стены и даже крыша. Поэтому на крыше росли

От беженцев мама слышала, что немцы ночью воевать не любят и, хотя Новоселовка, которую немцы уже захватили, рукой подать, в наше село они войдут только завтра утром. Но все равно мама запретила отлучаться от двора, а сама вместе с теткой Олянкой принялись рыть яму в землянке. Беженцы рассказывали, что немцы забирают у людей все до последней нитки. Вот она решили выкопать под кроватью яму и спрятать все, что может приглянуться немцам.

За детьми должна была присматривать мамина младшая сестра Поля. Но ей с нами было не интересно, и при первом случае убежала к подружкам.

Забравшись на землянку, мы какое-то время наблюдали за самолетами, которые бомбили станцию, а когда самолеты улетели, отправились на огород проведать Капку и поискать оставленных в грядках морковок.

Морковок было мало, Капка на пустом огороде тоже не жировала, и мы постановили отвести ее в колхозный сад. Пусть поест падалицы, иначе молока от нее не дождешься. На самом деле, упавших с деревьев яблок и груш нам хотелось куда больше, чем козе.

Лида тащила Эдика, я с Наташкой тетки Олянки корзину под падалицу, Инна за веревку козу. Остальные эту козу подгоняли.

Миновали переулок, выбрались на шлях и, утопая по щиколотки в теплой пыли, направились к саду. Здесь мы и услышали гул моторов. Нам бы спрятаться в ближнем дворе, или хотя бы сойти на обочину, мы же сбились посередине шляха и высматривали, что оно едет?

Там нас и застала колона мотоциклистов. Все в касках, рубашках с закатанными рукавами и автоматами на груди. Не успели мотоциклисты поравняться с нами, как со двора деда Божка выскочил Рябчик и с лаем бросился навстречу колоне. Передний мотоцикл утишил ход, сидящий в коляске солдат наклонился к беснующейся собаке, захлопал в ладоши и залаял: «Ав-ав-ав-ав!» Мы с Наташкой засмеялись, удивляясь, до чего похоже у него получается, но старшая всех Лида вдруг испуганно повернулась и закричала: «Немцы! Бежим!».

Здесь затарахтел автомат. Нет, стрелял не тот немец, который кривлялся. Стреляли из другого мотоцикла. Выстрелы из-за треска моторов были не очень громкими, но по тому, как вздыбились фонтанчики пыли на шляху, как упал и засучил лапами Рябчик, мы поняли: нас могут убить.

И мы побежали. Побежали прямо посередине шляха. С Эдиком, козой и корзиной. Слева и справа мимо нас катили мотоциклы. Где-то залаяла и смолкла пересеченная очередью еще одна собака, а мы бежали и бежали. Даже, когда последний мотоцикл с подпрыгивающим в коляске немцем скрылся за поворотом, все еще молотили пятами по пыли…

А потом мама била оставившую нас без присмотра Полю. Зло хлестала по щекам так, что оставались отпечатки пальцев. Первый и последний раз в жизни. Била и плакала.

В этот день в наше село вступили немцы.

Когда я был маленьким, и у нас еще не было войны, за околицей, где проходила дорога на город Сталино, была тракторная бригада. Папа водил нас туда гулять. Прямо у дороги был пруд, возле которого располагались трактористы со своими тракторами, плугами и сеялками. Но, главное, там паслась лошадь Катя.

Раньше она работала в шахте глубоко под землей, а когда совсем ослепла, ее подняли наверх и отпустили на всех четыре стороны. Вот она и прибилась к тракторной бригаде.

Больше всего на свете Катя любила вареные яйца. Кто ее приучил к этому — шахтеры или трактористы — сказать трудно. Но стоило трактористам собраться на обед, Катя тут как тут. Стоит, требовательно пофыркивает и от нетерпения перебирает копытами. Однажды после Пасхи трактористы принесли ей от попа два ведра крашеных яиц. Катя не оторвалась от корыта, пока не подобрала до единого.

На Кате трактористы испытывали магнето. Это такая штука, которая бьет током, и без которой трактор ни за что не завести. Трактористы приставляли к Кате проводки и крутили диск. Если искра получалась слабой, Катя не обращала на нее внимания. Если сильной, вздрагивала и передергивала кожей. Конечно, ей было больно, но терпела, словно понимала, что это не для озорства.

Еще Катя любила катать детей. Папа сажает нас ей на спину, кричит: «Но-о! Пошла!», и Катя послушно отправляется в путь. Хотя совсем слепая, но никогда не отвернет в сторону, прокатит нас вокруг тракторной бригады и остановиться рядом с папой. Но лишь тот потянется руками, чтобы опустить нас на землю, Катя протестующее махнет головой и отправляется на новый круг…

Когда началась война, трактористы угнали свои трактора к станции, погрузили на поезд и вместе с ними уехали воевать. Катя осталась одна возле плугов и сеялок. Там ее и сбило немецким танком. Танковая колонна шла мимо тракторной бригады на Сталино. Катя решила, что возвращаются ее трактористы, и отправилась встречать…

Ночью тетка Олянка вместе с дедом Сначуком запряглись в передок от брички и притащили мертвую Катю к нам во двор. С началом войны в селе исчезло мыло, зато появились вши и короста. Вот они и решили варить из Кати мыло.

Помню алеющие на соломе куски мяса, ведра с каустиком, которым в депо промывали паровозные котлы, кипящую на плите темную густую массу, а мама все спрашивает: «Может хватить варить? Мясо уже совсем не чувствуется». Здесь же, на шкуре, сидит моя сестра Аллочка, хлопает по пыльной шерсти ладошкой и совсем, как папа кричит: «Но-о! Пошла Катя! Пошла!..»

Потом варево совсем загустело, его разрезали на куски суровой ниткой, и получилось мыло. За один кусок можно было выменять полмешка мелкой картошки или, если съездить в Жданов, два ведра соленой тюльки-хамсы.