Когда заговорят камни
Шрифт:
– Ой, тятя! Он очнулся! – радостное лицо девушки склонилось надо мной.
– Чей будешь мил человек? Свободный али беглый? – старик склонился надо мной.
– Из работных, работный люд мы… – слабым голосом ответил я.
– Вона как! Работный он человек! Знать по царёву указу взят. На верфях работу ладил?
– На верфях – голова не так болела, а вот плечо: ныло и кололо острыми иголками боли.
– Куда вы меня тащите? – старик, словно петух высматривающий зерно, склонив голову, вслушивался в мой шепот.
– С рукой у тебя беда. Нишшо, наш травник
Мои спасители остановились у двух толстых замшелых сосен и рухнули на землю без сил.
– Ферапонт, эй Ферапонт! – заблажил на весь лес бородач.
– Хто тут горло дерёт? – откуда-то из-под земли на белый свет вылез … – леший!
Травник Ферапонт был ещё более замшелым и древним чем тот лес, в котором он жил.
– Чево тут у вас? – он подошел ко мне отвернул ворот рубашки и ощупал мое плечо. Руки у него были на удивление сильными и цепкими. Когда я застонал от боли, он только хмыкнул:
– Плещщо у нево сломато, вы вот чево, оставьте ево у миня, кость править надоть и смотреть шоб сросло правильно. – Токмо девку тож оставьте, кашеварить мне не сподручно будет.
Не знаю, как я оказался в большой деревянной бочке, до верху наполненной горячей водой поверху которой плавали какие-то листья, коренья и травы.
– А скажи-ка мне, мил человек, как тебя кличут? – травник неторопливо размешивал в деревянной бадейке глину, подсыпал туда серый порошок, растирал эту смесь между пальцев и, намазав на тыльную сторону ладони, нюхал его, шумно втягивая воздух ноздрями.
– Тимохой люди кличут – отозвался я.
– Вот што Тимофей, кость у тя сломата в двух местах, тута не править надобно, тута соединять надоть! Ты потерпи, боль я утихомирю и складать изначну твою кость.
– Пусть будет твоя воля! – смиренно ответил я этому лешему.
– На всё воля господа нашего! Давай вот выпей-ка это! – он протянул мне деревянную плошку, в которой плескалась жидкость.
Очнулся я от странного ощущения скованности. Плечо болело, но уже не так сильно. Вот рука была примотана к какому-то кривому сучку.
– Что, мил человек, раб божий Тимохфей, оклемалси? Дайкося гляну на твою рану – «лешак» двумя пальцами, словно гусак, общипал мох с моего плеча. Под ним была резаная рана. Я точно знал, что там кроме лилово – багряного синяка ничего не было!
– Откуда это?! – изумился я.
– Дык я и разрезал. А ты што, думаешь, я мог через кожу твои косточки исправно сложить? – он бережно смазал мою рану желтой жидкостью, залепил серо-зелёной глиной и снова обложил мхом, который горкой лежал на грубо вытесанном деревянном блюде.
– Вишь, Тимоха, живица што делает! Как рану стянула. Таперича всё пойдет как надоть! Ты мил человек потерпи, сучок ентоть тебе носить от Луны до Луны. Цельных двацать дён! Потерпи.… А по надобности какой, ты или меня или вона – Заряну покличь! Ежель какие стыдобные дела, меня кличь, а по снедать, да водицы испить, тут Заряну кликай.
Я даже сейчас не могу сообразить, сколько прошло времени, от одной картинки до другой. Каким-то неуловимым образом я переместился в просторную светёлку. Было жарко и душно от набившегося в неё народу. Горели свечи, лампады проливали тусклый свет на суровые лики старых икон. Густой, чуть хриплый голос нашего проповедника бился молитвой об стены, отзываясь безысходной тоской в моей душе.
– Тимошенька, мне страшно, я не хочу умирать – горячий шепот Заряны вернул меня в реальность.
– Ползи к стене, вон там, где духовичок – я, подталкивая свою молодую жену, раздвигал людей стоящих на коленях. Не знаю, что заставило меня сделать это? Может, когда совершал молитвы, то заметил довольно широкую щель между стеной и полом, а может потому, что там было меньше наметов соломы и хвороста? Не знаю…
Проповедник, закончил читать отходную молитву и люди сразу заголосили, заплакали, завыли на многие голоса.
– Братия и сестры! Антихрист у наших дверей! Так примем же очишшение огнём! Не дадим осквернить наши души!
Заряна мертвой хваткой вцепилась мне в плечо:
– Тимошенька, родненький мой! Спаси нас, спаси миленький! У нас будет ребёночек!
Не знаю, что придало мне силы, я словно раненный зверь, расшвырял хворост и солому, вцепился пальцами в щель и с треском отодрал доску. Вторая доска не поддавалась моим усилиям. Подсунул первую – раз и вторая доска отлетела в строну, задев какую-то бабку с безумными глазами. Не обращая внимания на её завывания, ткнув кого-то кулаком, я нырнул в подпол. Срывая ногти, раздирая пальцы в кровь, выгребал землю, засыпанную между камнями фундамента молельного дома. Наверное, бог был на моей стороне, один из камней оказался небольшим. Раскачал его из стороны в строну. Закатил под пол и потянул за руку Заряну. Вопли людей переросли в звериный рёв. Пламя сначала робкими язычками лизнуло веточки хвороста, и словно убедившись, что люди приготовили ему достойную пищу, рванулось вверх, загудело и жадно набросилось на всё вокруг.
Заряна, извиваясь словно вспугнутый уж, протискивалась в дыру под брёвнами. Я, скользнул следом за ней. О боже! Дыра оказалась маленькой! Мои плечи не проходили в неё. Жар начал заливать мою спину, да ещё сверху свалилась груда извивающихся от нестерпимой боли тел. Кто-то судорожно, цепкими руками тянул меня наверх. Резко лягаясь от этих горящих людей, я рыл и рыл землю. От нестерпимого жара трескалась и горела кожа на спине и ногах. Я выл от боли, протискиваясь в дыру. Заряна схватив меня за руку тянула к себе задыхаясь и кашляя от дыма.
– Уходи! Спасай себя и ребёнка! – в мои легкие, словно расплавленный металл влился раскаленный воздух. Я захлебнулся и последним отблеском угасающего сознания почувствовал как на меня сверху, ломая ребра, рухнули брёвна потолка.
Живительная струя свежего, прохладного воздуха вливалась в мои судорожно дергающиеся легкие.
– С возвращением, Георгий Михайлович! – доктор передал влажную губку своему помощнику. Моё лицо было влажным, может от слёз, может от воды.
– Как путешествие? Если желаете, можем часть воспоминаний стереть.