Когда закончилась нефть
Шрифт:
Дальнейшее я помню урывками. Сказались, видимо, удар по голове, а возможно, и легкая контузия. Но больше всего, думаю, весь этот хаос — обугленные тела двух офицеров, стоны обожженного Кожухова, вопли мечущегося профессора, истерический плач женщин… Моя психика отказывалась принимать это.
Но постепенно все улеглось; трупы унесли, Кожухова перевязали, женщин успокоили. И только Губкин продолжал метаться, держась за испачканную сажей лысину — кепку он в суматохе потерял. «Все пропало! Все пропало!.. — причитал профессор. — Без техники нам ничего тут не сделать!»
Почему-то мне больше всего было жаль именно его. Я хорошо понимал, что такое крушение надежд. Поглаживая ноющую перебинтованную голову — совершенно не помня, кто и когда ее забинтовал, — я поднялся на ноги — оказывается, все это время я сидел, прислонившись к скале, — и подошел к Губкину.
— Профессор, — едва ворочая во рту шершавым языком, сказал я, — Василий Артемович… Не надо, что уж вы так? Главное, нефть не загорелась. Дубасов — вот ведь какой!.. Спас, не растерялся. Ценой жизни.
— Что?.. — поднял на меня слезящиеся пустые глаза Губкин. — Спас? Он же гранаты!.. Он же хотел…
— Да нет же… — поморщился я. — Он все правильно сделал. Единственно правильно. Сбить пламя взрывом, так делают… А то, что свод рухнул, — и вовсе хорошо, доступ кислороду перекрыт оказался.
— И наш доступ! — взвизгнул Губкин. — Наш доступ тоже теперь перекрыт!
— Но могут ведь быть и другие проходы…
— Что?! — Профессор вцепился в отвороты моей ветровки и часто-часто заморгал. — Другие? Где?!
— Я не знаю, надо искать. Нас же много, надо разделиться и пройтись по всей долине.
Губкин тут же оставил меня и помчался к офицерам, саперными лопатками закапывающим тела погибших товарищей.
Искать начали сразу после похорон, даже не пообедав. Да и какой там обед — никому бы кусок не полез в горло. Командование принял капитан Саленко, черноволосый офицер со слегка оттопыренной нижней губой, отчего лицо его казалось по-детски обиженным. Вряд ли ему было многим более тридцати. В отличие от покойного Дубасова, он был не слишком уверен в себе. Смотрел, кивая, на Губкина, сразу признав главного в нем. Так ему, видимо, было проще. Впрочем, я думаю, Губкину тоже.
Профессор велел первым делом сдать ему все спички. Он бы с радостью отобрал и оружие — я видел, с какой тревогой поглядывал он на автоматы и подсумки с гранатами, — но это было бы уже чересчур. К тому же сорок девять женщин являлись все-таки не туристками, а заключенными. В итоге, Саленко выстроил их вперемешку с военными в длинную цепь интервалом в пять-шесть метров между звеньями и, дав отмашку, повел по Урочищу.
Разумеется, Губкин тоже не смог устоять на месте и двинулся в противоположную сторону. Ну а я пошел поперек общему движению, решив осмотреть островок зелени на противоположном краю.
Я дошел туда довольно быстро — ширина долины вряд ли составляла и километр. Зелень оказалась довольно густым, хоть и низкорослым осинником, плавно уходящим за край почти отсутствующего тут гребня. Не забираясь вглубь кустарника, я дошел до конца Урочища и посмотрел вниз. Склон оказался гораздо круче, чем с той стороны, откуда пришли мы, но зато более заросшим кустами и деревьями. Я глянул вдаль. До самого горизонта простирались одни леса и болота с ртутно блестящими каплями мелких озер. Здесь и раньше-то несильно заметны были следы цивилизации; теперь же о ней не напоминало совсем ничего.
Я повернулся и зашагал обратно. Но теперь я взял чуть правее и довольно скоро увидел разлом. Длиною он был с десяток, не более, метров, зато поперек я мог бы легко его перепрыгнуть в любом месте, а кое-где и попросту перешагнуть. Книзу же трещина резко сужалась, так что вначале мне показалось, что каменные стены на ее дне плотно сжаты. Но потом я все же заметил в одном месте черную щель длиною в полметра, в которую, наверно, с трудом пролезла бы рука. Однако еще до этого я увидел то, отчего едва не свалился вниз. Там, где смыкались скалистые края расщелины, с одной стороны разлома все было усыпано костями. Судя по многочисленным черепам — человеческими. Их было много, очень много, этих «мертвых голов», не менее двух-трех десятков. Одни были совершенно целыми, выбеленными дождями и ветром, другие пожелтели от времени, какие-то и вовсе развалились на куски.
И тут я кое-что вспомнил. Да-да, я читал и слышал, что раньше нееты практиковали жертвоприношения. Правда, в основном в жертву духам приносили животных и дичь. Людей — лишь в исключительных случаях, чтобы задобрить особенно страшных и злых духов. Но ведь как раз такими и считали нееты Огненных духов этого Урочища! И Данька мне об этом рассказывал. Кстати, в своей книге я об этом тоже упоминал. Я вспомнил еще, что хоть Данька и говорил, будто слышал от дедов о человеческих жертвоприношениях, но подтверждения этому мы тогда не нашли. Правда, мы заходили лишь в обрушенную ныне пещеру, да и то недалеко.
До дна разлома, где чернела щель, было метра два. Я лег у края, опустил голову и принюхался. Ну да, пахло так же, как возле пещеры — чем-то вроде асфальта или мазута. Только запах тут был менее сильным — видимо, нефть была далеко. Я поднялся на ноги и, морщась от головной боли, закричал и замахал руками.
Ликование Губкина превзошло все мои ожидания. Он снова, как возле пещеры, пустился вприсядку. Затем кинулся к заключенным, выдернул одну женщину и принялся кружить ее в неком подобии вальса. Женщина испуганно взвизгивала. Остальные — и охранники, и их подопечные — в голос смеялись; неподдельная радость профессора передалась всем.
Когда первые восторги улеглись, Губкин подошел к расщелине и приказал всем замолчать. Он поднял с земли камень и кинул его в щель. Я понял смысл этого действия, и принялся молча отсчитывать секунды: — и-раз, и-два, и-три, четыре… всплеск!
Профессор дернул головой и нахмурился.
— Около восьмидесяти метров, — тихо сказал я.
— У меня вышло больше, — буркнул Губкин и посмотрел на военных. — Кто из вас техники? Какова длина шлангов?
— Две бухты по двадцать метров, — виновато развел руками один из них.