КОГИз. Записки на полях эпохи
Шрифт:
По телефону он мог представиться корреспондентом газеты «Жэньминь жибао», а знакомясь, протягивал свою плотную холодную руку и произносил: «Сологуб!» Или: «Писатель Лажечников!»
Находясь рядом с ним, надо было всегда быть готовым к тому, чтобы стать одним из соавторов его мини-спектаклей, не будучи в курсе его режиссерской задумки.
Я помню, как однажды сидел на скамейке напротив гостиницы «Москва» и ел мороженое на палочке. И тут ко мне подошел Николай (а мы были еще не знакомы – так, шапочно: привет-привет) и подвел маленького человека с калмыцким лицом со словами: «Вот познакомьтесь: профессор Синичкин, синолог, из Бугульминского университета, а это – Коля Тряпкин, поэт и переводчик, мы с ним пять лет проработали в китайской миссии». Кто из нас был Синичкин, а кто – Тряпкин, мы оба не поняли, но все трое остались довольны.
2
В одно раннее мартовское утро Николай хороводил около магазина «Подписные издания». Несмотря на то, что до открытия магазина было еще далеко, толпа собралась человек в пятьдесят: ожидалась подписка на Жорж Санд.
Мы с Натаном в тот день встретились на Мытном рынке.
Натан был городской достопримечательностью. Лучший в Нижнем настройщик пианино, он пользовал не только нужных директоров магазинов, но и всех заезжих знаменитостей, готовя им инструменты перед выступлениями в городской филармонии. Дома у него была папочка, куда он складывал программки с теплыми словами от всяких Рихтеров и Эмилей Гилельсов. А уж виолончелиста Ростроповича, которого министр культуры Фурцева сделала временно «невыездным» и который в те годы чуть ли не перебрался в наш город жить, так часто он здесь выступал, Натан всегда называл «мой друг Слава». И это действительно великий музыкант Слава в каждый свой приезд заходил к Натану поболтать. Натан же, добрая и чистая душа, водил Славу, начинающего коллекционера, по разным дворянским старушкам: Приклонским, Лебским, Штефко. И Слава честно покупал у тех какие-то фарфоровые статуэточки, серебряные, с живописной и перегородчатой эмалью шкатулочки, а также всякую мелочь, вроде запонок работы какого-нибудь Михаила Перхина.
В благодарность за эти мелкие услуги Ростропович, заикаясь, одаривал Натана всякими политически-артистическими сплетнями. Это с легкой руки Натана пошла гулять история, как Ростропович с местным дирижером Изей Гусманом посылали телеграмму.
Как-то поздно, уже после концерта, гуляли они по Свердловке, и вот, часа в два ночи, Мстислав Леопольдович говорит Израилю Борисовичу: «Пойдем, пошлем телеграмму моему другу Вилли Брандту, поздравим его с ратификацией договора о признании границ с ГДР. Считай – сегодня закончилась наша Великая Отечественная война».
Приходят они в спящий Дом связи и заполняют телеграфный бланк. Текст: «Бонн. Канцлеру Вилли Брандту. Поздравляем ратификацией договора. Растропович. Гусман». Протягивают его молоденькой девушке в окошечке, и та, трезво, прочитав текст, им говорит: «Товарищи, так нельзя – адрес надо полностью, а то не дойдет». Слава, заикаясь и улыбаясь, ей пытается объяснить: «Милая девушка, дойдет, канцлера Вилли Брандта в Бонне знают все». А та серьезно им отвечает: «Не знаю, не знаю… Вчера тоже тут посылал один телеграмму в Семенов какому-то Саше Заводову, говорил, что его в Семенове знают все, а телеграмма-то не дошла!»
Так вот: на рынке я покупал сметану, лук и хлеб, а Натан у кого-то из-под полы выворотил кусочек осетрины, чтобы пожарить себе любимому. Увидев меня, Натан обрадовался, и мы пошли по Свердловке, болтая о том о сем, пока не оказались в центре озабоченной кучи народу, неожиданно полюбившей Жорж Санд.
Готовилась очередная перекличка. По неписаным правилам нашей страны для получения дефицитных товаров составлялись списки, которые с довольно разнообразной периодичностью сверялись. Отсутствующие вычеркивались навсегда. Список на Жорж Санд был составлен вечером и обновлялся каждый час.
И вот, готовясь к составлению окончательного списка, за час до открытия магазина рослый красивый парень, похожий на студента после армии, отвечавший за всю эту бухгалтерию, совершил опрометчивый поступок. Неожиданно он сунул список с карандашом стоящему рядом Николаю и со словами: «Я – быстро. Мне по-маленькому надо» бросился в ближайшую подворотню.
В тот момент когда бумажка перекочевывала в руки Николая, подошли мы с Натаном. Николай озабоченно, негромко, но хорошо поставленным голосом, чтобы окружающие слышали, начал нам жаловаться:
– Дежурил! Сижу у себя в кабинете на Воробьевке, и вдруг звонок – «Срочно направляйся к “Подписным”, организуй порядок: Виктор Александрович Карпычев, первый секретарь обкома комсомола, хочет подписываться на Жорж Санд вместе с народом». Товарищи, вы все слышали? – обратился он уже к близстоящим. – Я предлагаю в окончательный список поставить товарища Карпычева первым номером!
Толпа ответила тишиной.
– А на что сегодня подписка? – неожиданно спросила у Николая тоненькая, болезненного вида, молодящаяся дамочка.
– На пятнадцатитомник Цветаевой, – не задумываясь парировал Николай.
В такие моменты я влюблялся в него.
Конечно, список он неожиданно уронил в лужу и наступил на него своим красивым ботинком в галоше. Листочек для нового списка вырвала из школьной тетрадки субтильная дамочка. И вроде все шло по плану Николая, но…
Карпычева в список не вставили, и некий Щеглов, стоявший в списке первым, не был вычеркнут: он успел вернуться из подворотни. Хотя в начале второго десятка списка этот студент Щеглов вроде засомневался и спросил тихонько у Николая:
– Как ваша фамилия? Я впишу.
– Ты не поймешь – очень сложная. Давай я сам!
Я отчетливо видел, как Николай написал – «Леонов».
Все это время Натан взахлеб рассказывал мне, как повезло Леве Турчинскому, как он «обнял» старушку Анастасию Цветаеву и что теперь Лева является владельцем крупнейшего собрания цветаевских рукописей.
– У него теперь почти весь неопубликованный архив Марины Ивановны. Он мне говорил, что в сундуке, который он вытащил от сестрицы-Анастасии, четыреста единиц только прозаических произведений: повести, рассказы, статьи, письма.
– Повезло старику!
– Не то слово – повезло! Был простой переплетчик, переплетал для всего города старую дореволюционную рвань, брал по рублю да по трешнице, а теперь: кум королю.
– Я слышал про этот архив, который Анастасия Ивановна не знала куда девать. Хотелось ей в надежные руки пристроить.
– Ну вот, теперь пристроила. Лева уже ведет переговоры с Институтом мировой литературы о передаче им всего архива, но с условием, что его берут туда на работу реставратором-переплетчиком и делают ему московскую прописку.