КОГИз. Записки на полях эпохи
Шрифт:
Однако здешний, ленинградский служебный вход вел в библиотеку и в отличие от парижского охранялся: из полуоткрытой двери навстречу солнышку высовывалось заспанное лицо сторожихи. В руке она одновременно зажимала дымящуюся сигарету, пачку «Стюардессы» и коробку спичек. Я почти наткнулся на это лицо с узенькими немигающими глазками.
– Курить будешь?
– Нет! Лучше скажи, как мне встретиться с Еленой Сергеевной Боганевич.
– А она тебя ждет?
– Да!
– Так я ее сейчас позову.
– Как, она уже пришла?
– Так она живет здесь, в библиотеке. У нее своя комната.
Через десять минут я уже сидел в старинном дубовом кресле, покрытом байковым одеялом, и пил горячий свежий чай из изящной «корниловской» чашки. Комната больше всего походила на чемодан: пять метров в высоту, шесть – в длину и три – в ширину. Фигурное окно было нестандартной формы и очень большое. Остатки лепнины на потолке указывали на то, что комната была когда-то частью большого зала. Кровать с никелированными шариками, тумбочка с электрической плиткой, на которой стоял зеленый эмалированный чайник, и огромная китайская шелковая ширма, закрывающая часть комнаты. Я уставился в высоченный потолок и подумал, что… но Елена Сергеевна меня перебила, угадав мои мысли:
– Курите! При таких потолках можно курить, не открывая форточек. Я сама курила пятьдесят лет: с пятнадцати до шестидесяти пяти. Десять лет как бросила, но люблю, когда при мне курят.
– А вы тут как?
– У меня рядом, на Герцена, комната в коммуналке, но я там почти не бываю. Там племянница с сыном живут. А эта комната по плану этажа идет как мой рабочий кабинет. Кроме пожарного, никто не возражает, да и тот не сильно. А у вас, дорогой мой гость, где книжки-то ваши замечательные?
– Да тут, с собой, в портфеле, – я достал газетный сверток и, разорвав, выложил четыре аккуратненьких томика на кровать.
Мне много раз в жизни приходилось видеть глаза и руки коллекционеров-фанатиков, но государственных фанатиков…
…Елене Сергеевне не просто был присущ фанатизм – ее ничто не касалось и не трогало, что органично не было связано с Библиотекой. Это была ее Библиотека.
Мы разговаривали о книгах и книжниках легко и на равных, то есть с интересом, пока в десять часов к нам в комнату не зашла молодящаяся, кокетливая дама лет сорока.
– Здравствуйте! Я – Павленкова Валентина Ивановна, заведующая отделом комплектования. Вижу, вы уже и познакомились, и чайку попили. Давайте мы пока не пойдем ко мне в кабинет и к директору, а решим все вопросы здесь, по-домашнему. Акт закупочной комиссии у меня с собой. Две подписи там уже стоят, осталось расписаться нам троим и проставить сумму. Елена Сергеевна, вы книги уже посмотрели?
– Да. Да! Посмотрела – очень хороший комплект!
– А вам, наш гость, придется посидеть здесь в библиотеке, пока не оформят покупку и бухгалтер с кассиром не вернутся из банка – это часов до двух. Привыкайте. Эта библиотека теперь ваша родная – сейчас в отделе кадров вам оформляют «Билет почетного читателя». Это очень высокое звание, только единицы имеют такие билеты.
– Валентина Ивановна, а может, я пока схожу на Невский в «Лавку писателя» да пивка попью, а к часу вернусь.
– Нет, нет, нет… Мы вас никуда отсюда не отпустим – мало ли что может случиться. Я ничего плохого не имею в виду, но если что – жди потом эти книги еще сто лет, пока их снова нам принесут. Так что посидите у нас. Вы же понимать должны, как мы все сегодня волнуемся. Для нас, государственного книгохранилища, важна не только физическая редкость этого издания. Социальная значимость этих книг выше многих инкунабул и эльзевиров и сравнима лишь с первоизданиями Пушкина: в девятнадцатом веке, как и в семнадцатом, как и сейчас, Варшава и Краков помнили и помнят, что Польша является одним из исторических центров славянского мира, православного мира и иудейского мира.
В город меня не выпустили ни погулять, ни пива попить, ни пообедать: заперли в отделе редких книг на замок и разрешили листать рукописки и читать неопубликованные поэмы Гумилева до тех пор, пока не явился бухгалтер из банка и не принес для меня деньги. Я так устал от впечатлений того дня и очумел от полученной суммы, что не стал дожидаться ни поздравлений со званием «Почетный читатель», ни пожеланий удач. Запомнил только, на всю оставшуюся жизнь, сидящую на кровати Елену Сергеевну, прижимающую к высохшей груди книги и обращающуюся ко мне: «Убедительно прошу вас, дорогой вы мой, еще Берга надо достать! Помогите нам!»
Из библиотеки я почти бегом рванул на Литейный, мимо «Академкниги», в арку, в скверик книжного черного рынка. Там царствовал Коля Баптист, или Колька-инвалида, наш, горьковский. Он сидел на скамеечке в кепке-мухоморке с каучуковым козырьком, добротном драповом пальто, ботах «прощай, молодость» и делал вид, что кормит голубей.
– Коля, мне бы «Романы» Булгакова!
– Пятьдесят рублей, – он протянул мне коробку из-под ботинок «Скороход», перевязанную голубенькой ленточкой.
6
В Ленинграде я загулял на несколько дней, но когда снова оказался на улице Черняховского в Москве, Нина Николаевна встретила меня радушно.
– Я ждала. Знала, что приедете поблагодарить. Проходите в кабинет Константина Михайловича и садитесь – сейчас будем пить чай. Вы мне все расскажете про мою питерскую старушку-библиоманку, я ее не видела шесть лет.
– Нина Николаевна! Мне так надоел этот чай. Может, выпьем по рюмочке коньячку? У меня с собой бутылочка!
– Честно говоря, мне тоже так иногда хочется выпить рюмку коньяку вместо чая. Давайте!
– Нина Николаевна! По-моему, обычай угощать чаем в России сохранился с восемнадцатого века, когда и чай, и кофе были на вес золота и служили признаком шикарного приема. А в наше время предложить гостю стакан сметаны было бы солиднее, вкуснее и полезнее.
Я уже понял, что хозяина снова не будет. Мы прошли в кабинет, я уселся в знакомое кресло, и мне показалось, что оно пахнет кожей, хотя старые вещи, как правило, теряют свои естественные свойства.