КОГИз. Записки на полях эпохи

Рябов Олег Алексеевич

– Это очень хорошо, что ты Аввакума вспомнил. Его значение и в русской духовной жизни, и в русской истории, и в русской литературе по большому счету вообще не обозначено. Вот на «Литературке» висят два портрета: Пушкина и Горького, а можно один – Аввакума поставить, и все будет понятно. Ни один великий стилист: ни Тредиаковский, ни Сеньковский – Барон Брамбеус, ни тот же Ремизов не останутся в нашей литературе своими произведениями на триста лет. Может, именами зацепятся.

На обед Сухов вышел к людям. Добрел до обеденного зала кое-как по стенке, а до стола его под ручки Игорь Ляпин да Юрка Уваров довели и посадили с Шуртаковым и Пильником. После чего Уваров подскочил к столу, за которым жевал макароны

Курин и, покровительственно обняв его за плечи, довольно пафосно объявил:

– Старик, ты – гений! Поднять нашего Федю на ноги – это дорогого стоит!

Тем временем Семен Иванович на правах старого друга с некоторым московским барством и даже ехидно приставал к больному поэту:

– Ты что ж это, Федя, харчи казенные жуешь, а в семинаре не работаешь? Или после обеда поработаешь с нами?

– Нет, Сенечка, не поработаю. Я ведь помирать сюда в Горький приехал, а не глупости ваши слушать. А поработать, кстати сказать, я уже поработал. С час, наверное, слушал и разбирал стихи Леонида Курина и могу доложить вам, что если вы его не рекомендовали на совещание молодых в Москву, и это, наверно, уже поздно, то у меня к тебе, Ляпин, просьба.

– Слушаю вас, Федор Григорьевич!

– По весне готовится совещание молодых писателей центра и юга России, то ли в Таганроге, то ли в Пензе. Мне предложили вести семинар совместно с Марком Соболем, я отказался. Вместо меня будет Саша Николаев, знаешь его: фронтовик безрукий. Так вот попроси их взять к себе в семинар этого Курина. Там есть с чем поработать.

4

Вадим Иванович или, как его звали все за глаза, Колун крутился как белка в колесе. Ему надо было оповестить соседние санатории о гала-концерте с участием молодых поэтов и артистов городских театров, развесить выставку живописи в актовом зале «Агродома», подготовить вечернее застолье-чаепитие-пьянку, на котором и планировалось выяснить: кто есть кто среди творческой молодежи города, на кого можно опираться и кому надо помогать. Кроме того, надо было лично поучаствовать в обсуждении рукописей стихов нескольких молодых ребят, которые если не сейчас, то когда-то станут профессиональными писателями. Только вот с чьих рук они тогда будут есть. Никак ни материально, ни морально не заинтересованные, они были настоящими выкормышами шестидесятых и рвались без руля и без ветрил не поймешь куда! В самых проходных, даже просто бытовых строках у них обязательно проскальзывали очень смущающие Вадима нотки! У Чарли:

…построена трасса! Баста! И пусть – не пришлют оркестр…

У Курина:

…и даже самый длинный рубль не опошлял того момента, когда мы спали под брезентом…

Будучи и членом Союза писателей, и членом Союза журналистов, и членом ВТО, Вадим Иванович стоял сейчас на распутье: ему надо было принимать решение – куда идти! Выбор был большой: заведующий дворцом культуры, главным редактором областной молодежной газеты или главным режиссером ТЮЗа. Все три должности были достаточно хлебные, но бесперспективные – так называемые пенсионные. Его судьба зависела только от мнения этого обкомовского круглого зверька Котова, который прибыл на фестиваль, чтобы присматривать. И скорее не за молодежью, а как раз за Вадимом.

Весь день неотступно за Вадимом Ивановичем следовал маленькой тенью его коренастенький оруженосец Юрий Уваров. Юрка везде умышленно чуть-чуть опаздывал, но в нужный момент оказывался на месте и бодро рапортовал. Он всеми всегда восхищался, всех всегда хвалил и со всеми был принципиально

«на ты». Независимо от возраста – если же разница была уж очень большая, то появлялись совершенно восхитительные и обескураживающие обращения типа «тетя Катя» или «дядя Федя». Хотя родился Уваров посреди войны, сам себя он относил к довоенному поколению и старался выбирать компании, где оказывались Белла Ахмадулина да Валя Сорокин, Адрианов и Кумакшев, и если те звали его пионером – не обижался.

Сегодня, с утра он успел слетать домой к маме, бывшей школьной учительнице, которая жила на краю Старого Кстова в двух шагах от «Агродома», и договорился, что та встретит вечером его с московскими гостями, истопит баньку и накормит ухой.

– Старик! – докладывал он Колунову. – Все – на мази! Вечером идем к маме. Берем москвичей, Митю Арсенина и этого Бумбараша Крупина – пусть немного нас посмешит.

– Юрка, мне не до вечера! Я не знаю, как здесь все расхлебать. Если сейчас устраивать обсуждение картин, ну, выставки я имею в виду, то поэтические семинары не успеют сегодня закончить работу. А завтра с утра продолжать – бессмыслица! Половина этих моих молодых поэтов и артистов сегодня перепьются и облюются. Я считал, что с утра будет только подведение итогов работы по секциям. Все вместе съездим, дадим небольшой концерт в санатории ВЦСПС. Там нас покормят, и поедем домой.

– Старик, не бери ты это в голову! Все само образуется. Ты должен думать только об одном: Ленечка и Чарли, как всегда, со своими хвостами поклонниц и прихлебателей, и тебе надо четко проследить, чтобы ни одному из них не досталось больше, чем другому. Конфликт между ними тебе сейчас совсем не нужен.

– Там вроде мир и порядок. Я лично обоим озвучил список всех авторов этой молодежной кассеты, и никто не обижен.

– Старик, у тебя всегда так: в расчетах полный порядок, а ночью твоя старуха чего-нибудь нашепчет, чего – ты и сам не поймешь, а смотришь – все наперекосяк!

– Сегодня я не к своей пойду, а к тебе. Самогонку пить. Может, все и выгорит. Как ты думаешь?

– Старик, ты – гений! Все выгорит!

5

Все прошло гладко как по маслу: работа в семинарах, обсуждение выставки, вечернее застолье.

И старики, и молодежь как-то очень уж демократично выпивали и закусывали, совсем забыв про звания и возраст. Это настолько возмутило Котова, что он после первой же рюмки демонстративно встал из-за стола и ушел к себе в комнату, но никто его примеру не последовал.

Дима Арсенин сделал несколько портретов сангиной, в том числе Пильника и Шуртакова. Настоящих портретов, а не каких-нибудь там шаржей. Юрка Крупин с Наташей Пещерской великолепно, с непонятным даже вдохновением, разыграли шекспировскую сцену на балконе:

Ты хочешь уходить? Но день не скоро: То соловей – не жаворонок был.

Потом Крупин играл на откуда-то взявшейся балалайке, потом на ложках, потом на расческе, потом ладонями на деревянной табуретке. При этом он исполнил весь свой коронный репертуар из «Бумбараша», только что получившего какую-то престижную московскую премию.

Курин со всеми подробностями рассказал затихшему столу, как он бегал из Дома ученых к себе домой за гитарой для Булата Окуджавы. Тот приехал читать стихи вместе с замечательными московскими поэтами, и принципиально без гитары. Но когда собравшаяся публика об этом узнала, все начали вставать с мест и собрались уходить. Тогда Леониду и пришлось бежать домой за гитарой. Все обошлось благополучно. А Булату гитара даже понравилась.

А потом встал Семен Шуртаков и попросил всех послушать. Он начал читать только когда установилась полная тишина.