КОГИз. Записки на полях эпохи
Шрифт:
– Ты бы, доктор, за язычком-то своим следил, а то не ровен час! А? Ты уж тут и Сталина, не поймешь зачем, поминал. Смотри у меня, аккуратнее.
– Да Сталин-то – Бог с ним. А вот что касается Чехова и Ивана Михайловича Сеченова, нашего земляка, то здесь я вам расскажу интересную историю. Чехов и Сеченов были большие друзья. Причем Иван Михайлович, по-моему, не прочитал ни одного рассказа Антона Павловича. Это мы ценим Чехова как писателя, а современники знали его как великого врача, создателя и радетеля земской медицины и ученого-медика, защитившего диссертацию, имеющую мировое научное значение. Знаете, в воспоминаниях то ли Валентина Булгакова, то ли у
Кстати, этими послеродовыми выделениями пользуются наши мордовские заплаточники, то бишь языческие священники, если по-простому по-советскому. Их немного осталось, но они существуют – я потом как-нибудь вам о них расскажу, если захотите. Вот они из остатков пуповины и послеродового места делают настойки и мази, которые потом используют для лечения ожогов, ран и даже раковых опухолей.
Только вот умерли они – наш академик Сеченов и доктор Чехов один за другим почти в один год и не оставили учеников и продолжателей для развития этой, может, плодотворной, а может, сомнительной или даже бредовой, идеи. Да… ходили слухи, что они кое-какие эксперименты над собой ставили, да ведь на чужой роток не накинешь платок. Вот и остался Чехов для последующих поколений писателем, а наш Сеченов – автором «Рефлексов головного мозга». Это ведь тоже кто-то постарался, что все сумели позабыть про их научные изыскания. А на Западе сейчас всерьез начали заниматься этими эмбриональными клетками, только никто уже там Сеченова и Чехова не поминает.
А я вот все, что связано с Сеченовым, – понимаете, он светило русского ученого мира, – собираю. Да… У меня имеются все прижизненные издания его трудов, статьи, что им написаны, и все, что публиковалось о нем. Удивительный человек. Болел душой за мужиков российских, что спиваются совсем, диссертацию на звание доктора наук написал о влиянии отравления алкоголем на человеческий организм. Да… Когда он читал публичные лекции, аудитории были заполнены слушателями до предела. Он был любимым профессором всех студентов. Владея в совершенстве тремя иностранными языками, он практически создал новый русский научный язык.
Понимаешь, учитель, предложения из его работ можно вставлять в школьные учебники родного языка. В его речах и статьях так и чувствуется что-то наше русское, деревенское: «по колику, по толику» или «на сей конец». Да… Забегай, Геннадий, ко мне, покажу свою коллекцию. Здесь-то, местным, это все неинтересно, а ты, я слышал, любишь книги. Да…
6
Многосодержательную и маловразумительную, хотя и любопытную, речь фельдшера прервали сначала какие-то далекие неразборчивые голоса, потом крики и стук входной калитки, тут же к ним добавились голоса Ладки и
– Саня, Александр Иванович, или ты сам разберешься тут своей властью, или я не знаю, что я с ними сделаю, – возглавляла всю заявившуюся кампанию разозленная, прямо-таки кипящая колхозница, по-другому не назовешь. Она держала Тольку одной рукой за ухо, а другой за волосы его приятеля, то ли Лешку, то ли Сашку.
– Тетка Матрена, отпусти Тольку, ты не имеешь права, – это Ладка пыталась выручить своего брата. Но та кипела, как самовар.
– Отойди от греха.
– Что случилось, соседушка, Матрена Захаровна? – обратился к ней с какой-то наигранной радостью председатель. – Неужели эти паршивцы твою яблоню обтрясли?
– Нет, яблоню они не обтрясли. Но они так гадко и грязно дразнятся, что ты должен об этом знать и принять какие-то меры. Не знаю, кто их этим гадостям научил – думаю, что не ты. Я такое первый раз в жизни слышу.
– Соседушка, Матренушка, да ты пацанов-то уж, может, отпустишь – у них слезы текут! А каких же гадостей-то ты от них наслушалась, что аж вся закипела?
– Вот этого я при тебе сказать не смогу. Пусть они сами расскажут. Спроси у них.
– А ну, пацаны, говорите, чем так тетку Матрену разобидели.
Мальчишки стояли молча, разглядывая землю под ногами.
– Мне что – два раза повторять? Мы ждем, ну!
– Бать, ну ничего особенного.
– А если ничего особенного, то тем более говори.
– Тетя Мотя, что вы трете между ног, когда идете? – произнес Толька почти шепотом.
– Что, что? – переспросил Александр Иванович.
– Тетя Мотя, что вы трете между ног, когда идете? – почти заорал Толька во весь голос, глядя прямо на сидящих за столом мужиков.
Те грохнули мужским громовым хохотом, да так, что у бухгалтера даже слезы потекли. А председатель строго сказал:
– Толька, три дня на веранде будешь сидеть, и никаких огородов, и никаких друзей чтобы я в доме не видел. Пошли вон! – И, уже повернувшись к довольной соседке, с некоторым удивлением и лукавством так вполголоса спросил: – А что ты там на самом деле трешь-то, Матренушка?
Генка встал из-за стола и быстро пошел, догоняя Ладу, которая направилась из сада назад на крыльцо, где ее дожидалась подружка.
– Ладушка, – Генка осторожно дотронулся до локтя девушки, – ты что, даже не поздороваешься со мной? Я ведь ради тебя приехал.
– По-моему, приехал ты ради стакана – будто в городе тебе никто не нальет!
– Да нет! Просто не мог же я твоего батьку не уважить. А сейчас пойдем, польешь мне из ковша у колодца. Я весь взопрел от вашей тепленькой.
Колодец – невысокий свежий сруб в пять венцов с небольшим навесом – стоял прямо в ограде председательского двора под молодой, но уже кудрявой березой. Ладка поливала ему из ковша, приговаривая:
– А не боишься, что приворожу? Говорят: «Знать, умыла – коль приворожила».
– Да теперь уж что – если сможешь, так приворожи.
Генка плескал себе на лицо и смотрел в небо: Земля проходила через поток Персеид, и те, сгорая в плотных слоях атмосферы, оставляли тысячи влюбленных девушек, загадавших свои желания. «Ну вот, а у меня даже нет никакого желания!» – подумал Генка.
– Ладушка, а ты не помнишь, что обещала меня поцеловать три дня назад, если я к тебе сюда приеду?
– Ну как же я буду тебя целовать такого пьяного? Да еще при Мусе!
– А давай Мусю твою проводим домой?