Коготь миротворца
Шрифт:
НОД: Что это такое?
ВТОРОЙ ДЕМОН: Водяные часы, сьер. Видишь ли, если знать, который час, можно сказать, сколько воды утекло.
НОД (осматривая клепсидру): У нас таких не бывает. Значит, этих кукол приводит в движение вода?
ВТОРОЙ ДЕМОН: Кроме той большой, сьер.
ЯХИ бросается со сцены, НОД за ней, но, прежде чем он скрывается из виду, она ныряет у него между ногами, возвращается и успевает спрятаться в сундук. За это время ВТОРОЙ ДЕМОН исчезает.
НОД (появляясь на сцене): Эй! Стой! (Добегает до противоположного конца сцены и возвращается.) Горе мне! Горе! Там, в саду, она один раз проскочила так близко. Я мог бы дотянуться
НОД сшибает клепсидру. По сцене летят медные чаши и льется вода.
НОД: Что толку в даре речи, если единственное, что я могу – это проклинать самого себя. Добрая мать всех зверей, отбери его у меня! Пусть я стану таким, как прежде, и пусть холмы огласятся моим звериным ревом. Разум не приносит ничего, кроме боли, – так не разумнее ли утратить его и вновь обрести счастье!
НОД опускается на сундук, в котором прячется ЯХИ. Он сидит, опершись локтями о колени и закрыв лицо руками. Свет постепенно меркнет, а сундук начинает трещать под тяжестью его тела. Свет загорается. На сцене снова кабинет ИНКВИЗИТОРА. МЕСХИАНА на дыбе. ПОМОЩНИК поворачивает колесо. Она кричит.
IОМОЩНИК: Ну как, теперь лучше? Я же говорил! Пускай соседи слышат, что мы тут не дремлем. Ты не поверишь: все это крыло полным-полно пустых помещений и бездельников. Только мы с хозяином трудимся. Мы делаем свое дело, и на том покоится Содружество. И мы хотим, чтобы они почаще об этом вспоминали.
Входит АВТАРХ в разорванном и запятнанном кровью одеянии.
АВТАРХ: Где я? (Он садится на пол, закрыв лицо руками. Его поза похожа на позу НО ДА.) ПОМОЩНИК: Где? Это Палата Милосердия, августейший осел. Как же ты сюда попал, если даже не знаешь, где находишься?
АВТАРХ: Сегодня меня так гоняли по собственному дому, что я мог оказаться где угодно. Принеси вина – или воды, если здесь нет вина, – и запри дверь.
ПОМОЩНИК: Вина нет, есть кларет. А дверь запереть никак не могу, потому что жду хозяина.
АВТАРХ (более настойчиво): Делай, что тебе сказано.
ПОМОЩНИК (очень мягко): Ты пьян, дружище. Выметайся-ка отсюда.
АВТАРХ: Я… Хотя какая разница? Всему конец. Я такой же человек, как и ты.
Издали слышны тяжелые шаги НОДА.
ПОМОЩНИК: У него ничего не вышло! Так я и знал! МЕСХИАНА: Нет, вышло! С пустыми руками он не вернулся бы так скоро. Мир еще можно спасти! АВТАРХ: О чем это вы?
Появляется НОД. Разум покинул его, как он и молил, но он тащит за собой ЯХИ. Помощник бросается к нему с кандалами.
МЕСХИАНА: Держите ее, иначе она опять убежит.
ПОМОЩНИК надевает цепи на НОДА так, что одна из его рук обхватывает ЯХИ. НОД сильнее прижимает ее к себе.
IОМОЩНИК: Он раздавит ее! Эй ты, дурень здоровый! Перестань!
ПОМОЩНИК хватает железный прут и лупит НОДА. НОД испускает рев, пытается дотянуться до него и выпускает ЯХИ. Ее бесчувственное тело соскальзывает на землю. Помощник берет ее за ногу и подтаскивает к АВТАРХУ.
ПОМОЩНИК: Вот и ты пригодился.
Он рывком сажает АВТАРХА прямо и быстро заковывает его так, что рука Автарха обхватывает запястье ЯХИ. Потом он возвращается к МЕСХИАНЕ и продолжает ее пытать. За его спиной НОД освобождается от цепей.
Глава 25
Нападение на иеродулов
Мы играли пьесу под открытым небом, где звук так легко растворяется в бесконечности воздуха, но, несмотря на это, я хорошо слышал, как Балдандерс гремит железками, изображая, что разрывает оковы. Я слышал и разговоры в публике – в одном из них речь шла о пьесе, в коей, к моему искреннему удивлению, собеседники находили глубокий смысл, который, должен заметить, доктор Талое вряд ли намеревался в нее вложить. Другая беседа шла о судебном деле: мужской голос с ленивыми интонациями экзультанта выражал уверенность в том, что Автарх чуть было не вынес неверного решения.
Занято было не более десятка кресел, но со всех сторон их окружали величавые фигуры стоящих. Я заметил нескольких дам в придворных платьях, очень похожих на те, что носили женщины в Лазурном Доме: с глубоким вырезом и длинными юбками с разрезами или кружевными вставками. Простые прически были украшены цветами, бриллиантами и светлячками.
Однако большую часть публики составляли мужчины, причем их число продолжало увеличиваться. Почти все были ростом с Водалуса, а то и выше. Они зябко кутались в плащи, словно боялись простудиться на мягком весеннем ветерке. Их лица скрывали широкополые шляпы с низкой тульей.
Цепи Балдандерса звякнули о сцену, а Доркас вскрикнула, дав мне сигнал, что он вырвался на свободу. Я повернулся к нему, потом испуганно отпрянул в сторону, схватил ближайший ко мне светильник, чтобы удержать великана на расстоянии. Пламя задрожало и едва не потухло, залитое маслом, но вспыхнуло вновь, коснувшись серы и минеральных солей, которые доктор Талое насыпал на обод чаши.
Великан изображал безумие, как того требовала роль. Его грубые волосы ниспадали на лицо, но за этой завесой я видел дико горящие глаза. Из разверстого рта с желтоватыми зубами сочилась слюна. Руки вдвое длиннее моих тянулись ко мне.
Меня испугало – а я, надо признать, действительно был напуган и от всего сердца желал, чтобы у меня в руке оказался «Терминус Эст», а не бесполезный светильник, – то, что я мог бы назвать выражением, скрывающимся за отсутствием выражения на его лице. Так иногда мы видим темную воду, текущую под прозрачной поверхностью льда замерзающей реки. Судя по всему, Балдандерс испытывал величайшую радость. Ему нравилось быть таким, каким он предстал сейчас, и, взглянув в его лицо, я впервые осознал, что он не столько играет безумие на сцене, сколько изображает его отсутствие и туманное смирение в жизни. Мне стало интересно, принимал ли Балдандерс участие в создании пьесы, или просто доктор Талое (как скорее всего оно и было) гораздо лучше меня понимал своего подопечного.
Разумеется, мы не собирались нагонять особого страху на придворных Автарха, как обычно поступали с сельскими жителями. Балдандерс должен был вырвать у меня светильник, сделать вид, что ломает мне спину и закончить сцену. Но финал был совсем иным. Я до сих пор не знаю, что с ним случилось: то ли он по-настоящему потерял рассудок, то ли пришел в неистовую ярость при виде все прибывающих и прибывающих зрителей. Возможно – и то и другое.
Как бы там ни было, он выхватил у меня светильник и резко обернулся к публике, так что масло расплескалось вокруг него огненными брызгами. Жестяной меч, которым я недавно угрожал Доркас, валялся у меня под ногами, и я бессознательно потянулся за ним. Когда я выпрямился, Балдандерс уже бушевал в толпе. Пламя погасло, но он размахивал светильником как дубинкой.