Когти тигра(изд.1972)
Шрифт:
2. Стеклянные глаза
Ему приснилось, что он распластан на чем-то твердом, плоском. Скамья в застенке? Не скамья — операционный стол.
Вокруг теснятся стеклянные глаза, сосредоточенно смотрящие на него. Они обступили стол и медленно раскачиваются на высоких металлических шестах или суставчатых трубах.
Внезапно стержни расступились, кто-то появился в конце прохода. Позвякивание стержней стихло. Затем тонкий голос задумчиво
Но и во сне не удалось увидеть лицо говорившего. Вероятно, он стоял поодаль, на пороге двери. А все, что было за пределами круга, отбрасываемого лампой, окутывал мрак.
Колесников ощутил сверлящую боль во лбу и от этой боли проснулся.
Так же, как вчера, без понуканий, он вышел из комнаты.
Шагнув через порог, перехватил удивленный взгляд, брошенный на него надзирателем. Тот, правда, сразу же отвел глаза. Но Колесников понял: здесь еще никто до сих пор не сопротивлялся так долго.
Но ведь у него, Колесникова, тоже свой секрет. С самого начала он сумел убедить себя в том, что в саду проходит передний край. И, как знать, быть может, успех на фронте зависит в какой-то степени и от его сметки, выдержки, самообладания? (А если это не так, то думать надо именно так!)
Кроме того, он хорошо запомнил один из советов Герта, который провел за решеткой в общем-то что-то около пятнадцати или шестнадцати лет: «Береги рассудок в тюрьме, геноссе Виктор! И особенно если тебя бросят в одиночку. Не давай ослабевать своему рассудку! Все время держи его как пистолет со взведенным курком!»
Именно это, вероятно, и помогало противостоять безумию…
Стоя на ступеньках крыльца. Колесников по-новому увидел окоченевшие в сонной неподвижности деревья и цветы. Те же, что вчера, и все же не совсем те! Словно бы сполз краешек окутывавшего их покрывала. «Я сумел понять кое-что в саду! — с гордостью подумал Колесников. — А невидимка, хозяин сада, до сих пор не понял меня!»
Конечно, цветы в саду сразу же уставились на него.
Однако он уже знал, что дело не в цветах. В первый день ему действительно показалось, что они смотрят на него. Но это не было галлюцинацией. Это было всего лишь ассоциацией — неосознанной. Кто-то смотрел на Колесникова из-за цветов! Он смотрит и сейчас, прячась за длинными шпалерами роз, кустами махровой сирени, огромными пестрыми клумбами. Отсюда и ассоциация: глазастый сад!
Такое с Колесниковым бывало раньше, и не раз. Вдруг, прячась за стволом дерева или переползая по-пластунски в траве, он вздрагивал и крепче сжимал в руках автомат. Он ощущал как бы толчок. Кто-то смотрел на него — то ли из-под этой груды камней, то ли из той вон рощицы, то ли из-за угла полуразрушенного дома.
А иногда разведчик чувствовал пристальный взгляд сзади — кто-то словно бы опускал ему тяжеленную лапу на затылок. (Так было, например, во время десанта в Эстергом-Тат.)
Странно, что здесь, в этом саду, на него, казалось, смотрят отовсюду.
Кто это? Сам ли штандартенфюрер-невидимка, его ли конрады, безмолвные подручные в черном?
Почему-то Колесникову представлялось,
Засечь его невозможно: слишком проворен! Колесников пробовал было засечь — стремительно поворачивался туда, где, по его расчетам, прятался соглядатай. Но тот опережал это движение: успевал втянуть голову в плечи либо быстро присесть в кустах на корточки. При этом раздавался звук, похожий на потрескивание или позвякивание.
Как бы там ни было, ясно одно: в саду совершаются убийства. Чудовищные, волосы дыбом! Все вопиет здесь: «Убийство! Убийство!» Даже цветы и деревья свидетели этого убийства.
Но убивают здесь поодиночке. Кроме Колесникова, в сад выпускаются, несомненно, и другие заключенные. Вначале он думал, что судьбу его разделяют кролики или морские свинки, судя по разрытым грядкам и клумбам. Потом понял: это люди! Подопытные люди!
Нельзя ли установить с ними контакт?
Воспользовавшись краткой передышкой между припадками, Колесников обыскал несколько клумб, заглянул под кусты. Не найдется ли где-нибудь «стукалка», которую кто-либо обронил с ноги, спасаясь бегством от ветра? Или клочок «зебровой шкуры», зацепившийся за куст?
Нет, не находилось ничего. Сад в этом отношении поддерживался в порядке. Видимо, его тщательно убирали после каждого опыта.
И снова испытующе-недоверчивый взгляд Колесникова поднялся от травы и цветов к надменно возвышавшимся над ними стеклянным шарам.
Ломая голову над разгадкой сада, он вертел ее и так и этак, поворачивал под разным углом зрения.
Да, угол зрения! Именно угол! Все в этом саду изменчиво и ненадежно, одни лишь углы неизменны в нем. И при этом ни одного тупого или острого — все прямые!
Почему?
Совершая свои пробежки по аллеям. Колесников всегда поворачивал под углом в девяносто градусов. Он запомнил это. Абсолютная прямолинейность планировки! Что это — убожество фантазии? У планировщика не хватило фантазии? Выходит, в саду ничего круглого нет? Как нет? А шары на подставках, украшение старомодных парков? Украшение? Только ли украшение?
Смутные догадки начинали роиться вокруг них, как мошкара по вечерам у зажженных ламп. Светятся ли эти шары во мраке. Колесников не знал. Его ни разу не выводили на прогулку с наступлением сумерек. И это тоже было подозрительно.
Стеклянные шары были расставлены вдоль аллей в определенном, по-видимому, строго продуманном, порядке. Интервалы между ними не превышали двадцати метров.
На площадке у водоема, находящегося в левом углу сада, торчат даже три шара. Если исходить из предполагаемых вкусов планировщика, то нужно признать, что это некрасиво. Это же несимметрично! А, судя по всему, планировщик больше всего заботился о симметрии.