Кох. Вирхов
Шрифт:
То обстоятельство, что Кох два года проучился на естественном факультете, несомненно оказало влияние на его дальнейшую научную работу. Естественный факультет глубже ввел его в курс естественных наук, а главное — приучил к точности в методике исследования: химические, физические опыты требуют точной методологии и большой выдержки.
История медицины и биологии знает немало примеров того, насколько естествознание помогает более глубокому и точному изучению медицинских проблем. Академик Павлов кончил и естественный и медицинский факультеты. Нет сомнения, что естественный факультет углубил его познания по физиологии, медицинский же факультет дал ему возможность ознакомиться с физиологическими явлениями в патологическом разрезе; сочетание это несомненно содействовало тому, что Павлов стал мировым физиологом. Пастер не был медиком, он был химиком, и, тем не менее, он сделал величайшее открытие в области медицины: точная методология химических анализов помогла ему эти методы применить к изучению бактерий и мер борьбы с ними. Естественно-научная закалка несомненно содействовала вооружению Коха той высокой бактериологической
Учителем Коха на медицинском факультете был знаменитый в то время анатом Хенле, о котором с величайшим уважением и благодарностью вспоминал Кох всю свою жизнь. Хенле был одним из тех гениальных предсказателей, который уже тогда учил, что заразные болезни вызываются существом животного происхождения и передаются от больного человека здоровому («contagium animatum»).
В феврале 1865 года Кох написал по поручению Хенле работу «О нервах матки» и в награду получил — о радость! — 80 талеров. Работа эта, сразу обнаружившая точность и ясность методов исследования Коха, была посвящена его «любимому отцу в знак выражения уважения и благодарности». А в письме к отцу Кох писал следующее: «Хотя ты, повидимому, держишься невысокого мнения о моих медицинских познаниях, но и слепой голубь находит зернышко: при недавнем распределении премий моя работа была признана заслуживающей первой премии». Распределение премий за работы происходило в весьма торжественной обстановке, и профессор Визелер, официальный оратор от университета, не скупился на красноречие, чтобы описать заслуги награждаемых: «Ни одна победа Аякса не оставалась без награды, и он всегда получал если не первую, то вторую награду и ни в коем случае не третью».
Кох продолжал чрезвычайно усидчиво работать. Только его железное здоровье, приобретенное на свежем воздухе полудеревенского детства, давало ему возможность так заниматься, несмотря на полуголодное существование. Мать его писала родным: «Роберт на третий день Рождества уже уехал обратно в университет. При своих горячих занятиях, он не знает никакого покоя».
В университете Коху в одном случае повезло: его зачислил к себе ассистентом директор Патологического института проф. Краузе. Это был совершенно необычайный случай: студента шестого семестра, то-есть третьего курса, зачисляют на почетную должность ассистента. Он занял эту должность в начале февраля 1865 года. Нечего и говорить, какую радость это доставило Коху. Бережливый отец, однако, расценивал все это не только с точки зрения почета и научной карьеры, но и с точки зрения скромного жалования, которое Кох стал получать как ассистент. «Мы имеем от Роберта, — писал Герман Кох своему старшему сыну Адольфу, — радостную весть: он назначен ассистентом в Патологический институт. Это — доказательство того, что Роберт особенно отличился, так как такие места даются только ученым людям, а Роберт всего на шестом семестре. Конечно, эта честь будет стоить много денег, ибо он обязан еще три года оставаться в Геттингене и получать 40 талеров в год».
Приезжая к себе на родину, Кох уже выступает там домашним врачом. Его мать с гордостью пишет 16 сентября 1864 года, как Кох «успешно лечил ногу Марии и лапу у собаки Аякса», «как он залечил рану у Ганзеля, которого искусал злой пони», и оказывал другие подобные лечебные услуги.
Уже тогда, в университете, Кох начинает заниматься чисто научными проблемами: он работает над образованием соли в человеческом организме, над выделением ее мочей. Он начинает посещать клиники и там проявляет любознательность исследователя.
Наконец приблизился докторский экзамен. Кох готовится к нему со всем рвением и в январе 1866 года получает звание доктора с похвальным аттестатом «cum eximia laudae»). Он мечтает осуществить свое давнишнее желание — сделаться морским врачом и путешествовать. Во время своей прогулки с невестой в Гамбурге по набережной он рисует ей заманчивые перспективы своих путешествий; он с жаром рассказывает, как он будет изучать природу, болезни людей; какие прекрасные коллекции он соберет; какое это будет чудесное путешествие вместе с ней. Но его невеста, дочь одного чиновника, весьма холодно его обрывает: она не желает путешествовать; она желает, чтобы он занялся частной практикой, заработал побольше денег; чтобы они жили побогаче и растили послушных детей. «Кухня, дети, церковь» — идеал этой мещанки, не раз отравлявшей жизнь Коха.
Так кончились мечты Коха о заграничных путешествиях, и с высот радужных мечтаний он должен был опуститься на грешную землю и думать о том, как бы ему побольше денег заработать практикой; и эти думы, как мы увидим дальше, в течение многих лет не оставляли его: погоня за практикой коверкала жизнь молодого ученого.
Годы блужданий
Диплом врача, хотя и «с отличием», не принес радости Коху. Наоборот, он оторвал его от насиженной студенческой скамьи и бросил в водоворот жизни. По наивности Кох вначале хотел подучиться, чтобы иметь больше практики (а в душе он несомненно лелеял мысль заняться и научной работой); с этой целью он смело пускается в поездку в Берлин. Столица произвела на Коха ошеломляющее впечатление: захлебываясь от восторга, он пишет родителям, как он посещает галлереи, музеи, библиотеки, цирки, театры и как он полной грудью вдыхает в себя столичную жизнь. Однако скоро Берлин показал себя и с отрицательной стороны. Бедность давала себя знать. Кох устроился в маленькой комнатке на четвертом этаже. Стал питаться еще хуже, чем в студенческие годы. Но самое главное разочарование его заключалось в том, что он увидел, как трудно получить ему здесь усовершенствование в медицинских науках: «Мои ожидания относительно пользы, которую я надеялся найти здесь в научном отношении, не оправдались», — пишет он своим родным. Он пишет о тяжелом положении больниц в Берлине: так, например, в больнице Шарите лежало около 4 тыс. больных и их осматривали всего 1–2 раза в неделю, притом осматривали бегло; «при нашем обучении самое главное состоит в том, чтобы практикант мог заняться исследованием, между тем 200 практикантов стоят или сидят вдали и почти не видят больного». Кох обращался всюду за местом, был даже в русском посольстве, но ему всюду отвечали, что «теперь мирное время и чрезвычайно трудно найти место».
Промучившись так в Берлине короткое время, Кох отправился в Гамбург, хотел там поступить ассистентом в хирургическое отделение; усидчиво приготовившись к экзамену, он выдержал его и, однако, опять не получил места — по той же причине: «место получить очень трудно». В это время в Гамбурге разралилась эпидемия холеры. Кох пытался принять участие в противоэпидемической борьбе, начал изучать больных холерой и трупы умерших от холеры. И замечательное дело: уже тогда он обнаружил те холерные бациллы, которые описал впоследствии как возбудителей болезни. Однако и тут более или менее устойчивого места найти не удалось. «Роберту, видимо, не везет», — писала его мать. Наконец, измученный поисками места, он подает заявление на должность врача в убежище для идиотов в местечке Лангенгаген, недалеко от Ганновера. Филантропическое общество, которое ведало тогда этим убежищем, решило учредить там должность заведующего-врача. Однако и это место далось ему не без трудностей. Много недель прошло, пока пришло утверждение его в этой должности. Ему было назначено жалование в 200 талеров и предоставлена квартира в убежище. Так великий ученый, уже тогда проявлявший не только интерес к бактериологии, но и успехи в этой науке, вынужден был сделаться врачом для идиотов. Не нашлось во всей тогдашней Германии ни одного человека, который поддержал бы молодого ученого.
Коху было предоставлено право частной практики в свободное от служебных занятий время. Однако с практикой дело шло чрезвычайно туго. «Я, кроме некоторых легких случаев в самом убежище, ни одного больного не вижу; или здешнее население отличается исключительным здоровьем, или я еще не известен здесь». Он описывает в письме свое более чем скромное существование в убежище и по-детски рассказывает о тех затруднениях, которые ему пришлось встретить при меблировке своей квартиры: как он использовал громадный комод, пару стульев, стол, гардины. Месяца через полтора (28 ноября 1866 г.) он уже пишет более радостное письмо: «Моя практика понемногу улучшается. Вместе со своим жалованьем я уже могу заработать здесь от 500 до 600 талеров; несомненно, — утешает он родителей, — в следующие годы заработок быстро возрастет». Через три месяца он уже пишет своей невесте, что он купил себе лошадь, «обстоятельство немаловажное, ибо уважение ко мне среди здешних крестьян возрасло на 100 процентов с тех пор, как я стал владельцем лошади, и, надеюсь, это скоро скажется на моей практике; в ближайшем письме я дам тебе точное описание моего коня».
Однако практика у «владельца лошади» развертывалась слабо. Через месяц он пишет своей невесте: «Я занят здесь пять часов, остальное время у меня свободно. Зимой у меня больше работы, а летом почти нечего делать».
Обзаведшись квартирой, мебелью и конем, Кох задумывается о женитьбе. 16 июля 1867 года в его родном городе Клаустале, при стечении населения почти всего городка и окружающих крестьян, совершается в местной церкви его бракосочетание с Эмми, дочерью суперинтенданта.
Женитьба принесла мало радости Коху. Наоборот, еще более обострилась его нужда в деньгах и его погоня за частной практикой. К тому же материальное положение его родителей значительно изменилось к худшему. Отец потерял выгодное место, начал слабеть и прихварывать. В письмах к родным за это время Кох проявляет себя как удивительно внимательный и любящий сын. Не имея возможности помочь ни одним талером, он горячо убеждает мать приехать к ним жить: «Для мамы жизнь здесь будет настоящим эльдорадо; здесь нет никакого детского крика, не нужно штопать чулок; наоборот, здесь будет полный покой и приятные прогулки. Кошечки и собачки здесь нежно играют друг с другом, простокваша в достаточном количестве и тысячи других прелестей будут к ее услугам».
Однако судьба решила иначе. Уже 26 мая 1868 года, то есть ровно через полгода, он пишет своему отцу тревожное письмо о том, что филантропическое общество ради экономии решило поставить нового директора-врача и сократить жалование Коху. «Я теряю, таким образом, не только содержание от учреждения, но и приобретаю конкурента в частной практике. Конечно, я на это не согласился».
25 июня он оставляет службу и вместе со своей женой отправляется на родину в Клаусталь. Он надеялся здесь на ту же спасительную практику, однако ее не было, ибо всей практикой в этом городке завладели более старые врачи, давно жившие в этом месте. Опять начинаются странствования; он осматривает одно место за другим и все их расценивает опять с точки зрения интересов злополучной частной практики. Так по поводу одного места он пишет: «В этом маленьком городке хорошо было бы пожить, но есть большая разница, живут ли крестьяне или образованные люди», намекая на то, что с крестьян в частной практике взятки гладки. Он поселяется в городке Нимег и пишет родителям: «Я безусловно останусь здесь и написал уже, чтобы наши вещи прислали сюда из Лангенгагена. Вначале дело с практикой шло туго, и я даже сомневался в том, что останусь здесь, однако теперь дело пошло лучше. Во всяком случае здесь я меньше бегаю по больным, чем в Лангенгагене».