Кокон
Шрифт:
Он выберется. Родившийся в день великого свершения, он не имеет права пасовать перед такими пустяковыми препятствиями как слабая веревка и собственный не очень четкий почерк. Он пройдет по схеме до самого обрыва или даже меньше, если повезет и конец оборванной нити обнаружится где-то на полпути. Впрочем, нет, вжик-вжик, похоже, не обнаружится. За размышлениями Антон не заметил, что выбрал нить целиком и катушка вот уже некоторое время вращается и поскрипывает вхолостую. Нейлоновый шнур на всей своей протяженности был однородным, без каких-либо меток, позволяющих определить длину отмотанной части, но судя по толщине мотка – вжик-вжик-вжик, – которую Антон мог оценить исключительно на глазок, в катушке не хватало всего двух-трех сотен метров. Так что версия «обрыва на обрыве» вроде бы подтверждается. Вроде бы… Только отчего вдруг стало там муторно на душе? А?
Вжик. Вжик. Вжик. Вжик. Вжик. Вжик. Вжик. Вжик. Вжик. Вжик. Вжик. Вжик.
Он долго стоял, сжимая в руке конец шнура и никак не мог наглядеться
Вжик. Вжик. Вжик.
Правое предплечье давно онемело, из просто каменного сделалось железобетонным, но Антон продолжал сжимать и разжимать кисть в постоянном ритме, как будто превратился в робота, запрограммированного на выполнение всего трех элементарных функций: механическое сокращение мышц, разглядывание нити и мышление.
Вжик. Вжик. Вжик.
Ах, если бы мышление можно было по желанию отключать. Если бы он оказался менее наблюдательным или неспособным к логическим построениям. В самом деле, разве трудно не заметить какую-нибудь мелочь, не вжикнуть фонариком в нужный момент или направить луч куда-нибудь в сторону, просто не разглядеть что-то в тусклом свете, или счесть это недостойным внимания, или сделать из увиденного пусть неверный, зато вполне безобидный вывод? Разве это так трудно?
Вж-вж-вжик! – это пальцы сжались в бескомпромиссном «Да!» Трудно. Как ни больно это признавать, но то, на что так загипнотизировано уставился Антон, не предполагало разночтений.
Он, ожидавший подвоха или обмана откуда угодно, но только не со стороны надежного, как ему казалось, тыла, получил предательский удар именно оттуда. И теперь чувствовал себя обманутым, как мальчишка, обведенным вокруг пальца, оставленным с носом и подвергнутым еще множеству унизительных процедур – по списку.
Вжик. Вжик, хотя это ничего уже не меняет.
Суть в том, что шнур, конец которого сжимал Антон в побелевших пальцах, не производил впечатления перетершегося. Все образующие его нейлоновые волокна были равной длины, ни одно не выбилось из пучка, не отстало и не выперло дальше линии обрыва – впрочем, какого черта он пытается врать себе! – конечно же, линии обреза. Ведь такая аккуратность возможна только в том случае, если веревка была перерезана чем-нибудь острым. Или перекусана чем-то вроде кусачек. Вот только Антон точно знал, что в оставшемся в Лежбище наборе инструментов нет кусачек. А вот нож – есть. Отличный ножик, надежный и дорогой, с двенадцатью выдвижными отделениями, включая пару бесполезных, для дамского маникюра. Уходя, он оставил нож Але. Нет, не так. Она сама попросила Антона оставить его на время своего отсутствия. Зачем он ей, интересно, понадобился? Чтобы охотиться? Чтобы привести в порядок изломанные ногти? Или чтобы отбиваться от участившихся галлюцинаций? Нет, Антон даже не спросил об этом. Просто оставил нож, как сделал бы на его месте любой заботливый муж, пекущийся о спокойствии жены. Но, мамочка моя, до чего же он порой бывает наивен! До какой же степени нелеп и смешон!
И вот в самом сердце грандиозного массива пещер, который пока не включен в спелеологический перечень и поэтому не имеет собственного имени, но который, возможно, когда-нибудь назовут Могилой Доверчивого Идиота, Антон начал смеяться.
Глава пятая
Первым из неудачных Тошкиных увлечений, которые Аля в отличие от своей мамы никогда не называла «бзиками», был альпинизм. Да и могло ли случиться иначе – с ним, появившимся на свет 29 мая 1953 года? То есть в тот самый день, когда индиец Норгэй Тенцинг и новозеландец Эдмунд Хиллари впервые штурмовали высочайшую вершину планеты. Тошка так радовался этому совпадению, в котором лично он усматривал что-то вроде указания свыше (хотя обычно ни в какое «свыше» не верил), так часто напоминал о нем Але, что в конце концов ей пришлось заучить труднопроизносимые фамилии обоих альпинистов-первопроходцев. Вернее, конечно, конечно же, первовосхожденцев, и хватит уже ее поправлять!
К собственному восхождению Тошка готовился долго, месяца три, и очень серьезно. Его подготовка включала в себя не только покупку без малого двух десятков красочно оформленных и наверняка… ладно, не будем о деньгах… книжек: справочников и пособий, альбомов с фотографиями горных вершин, мемуаров известных альпинистов и т. д., но и солидную практическую часть. Выписывая из журнала «Работница» полезные советы по теме «Не спешите выбрасывать старые чулки», Аля и представить не могла, что ее пришедшее в негодность белье может быть использовано не только для хранения лука или плетения коврика на пол ванной комнаты, но и в качестве наглядного пособия для отработки самозатягивающихся или, наоборот, быстроразвязывающихся узлов. Возвращаясь домой на протяжении этих трех месяцев Аля уже не удивлялась, когда заставала Антона, например, висящим вниз головой посреди общего коридора, или штурмующим доставшийся от мамы шифоньер в гостиной, или притаившимся за дверцей антресоли над кухней, чтобы напугать ее внезапным «Ку-ку!» А один раз она столкнулась с ним, едва войдя в подъезд. Тошка был одет не по сезону: в теплые войлочные штаны, овчинный полушубок и вязаную шапочку, хотя на дворе стояла середина июля. Его плечи сгибались под тяжестью рюкзака, набитого, как потом выяснилось, все теми же пособиями и мемуарами. Испуганно отступив перед огромной и какой-то зловещей фигурой мужа, разминуться с которым не было никакой возможности, Аля с удивлением наблюдала, как он преодолел последний пролет вниз, с трудом развернулся на месте и снова зашагал вверх, отрапортовав через плечо бодреньким баском Дуремара:
– Еще пятьдесят тысяч ступенек – и Эверест наш!
Оказывается, Тошка пересчитал высоту Джомолунгмы в стандартных девятиэтажках (получилось приблизительно 327), в лестничных пролетах и даже ступеньках, и весь июль посвятил восхождению, чередующемуся со спуском, на свой персональный Эверест. С грузом знаний за плечами и в своей пародии на альпинистскую экипировку, то есть в условиях, максимально приближенных к реальным.
Польза от этих тренировок была очевидной. Тошка стал гораздо выносливее, приучил к постоянной нагрузке сердце и легкие, укрепил бедра и икры, а Аля всего за месяц перезнакомилась со всеми соседями по подъезду, которые периодически обращались к ней с вопросом, все ли в порядке с головой у вашего мужа. Естественно, их вопросы звучали в несколько смягченной форме, но внутренний смысл был именно таков. И Аля всякий раз с терпеливой улыбкой, отработанной еще на гавриках, заводила разговор на тему, так мол и так, спортсмены мы, не ждем милости от природы, тренируемся в любую погоду, мало ли что лето, у нас по распорядку восхождение на заснеженный пик. Соседи кивали, то ли понимающе, то ли сочувственно, старательно отводили взгляды, но, кажется, не вполне удовлетворенные Алиными объяснениями, продолжали испуганно жаться к стеночке, когда мимо них по лестнице пробегала фигура в лыжном костюме и кедах, если вниз, то насвистывая и вприпрыжку, а когда вверх – медленно переставляя ноги и бормоча под нос что-то вроде «Семнадцать тысяч сто тридцать одна, семнадцать тысяч сто… Доброе утро! Семнадцать… Тьфу ты! Простите, пожалуйста, вы не запомнили, на чем я остановился?»
Для первого восхождения выбрали Воронью Сопку, одну из гряд, образующих протяженный Уральский хребет, вершину высоты невеликой, сложности умеренной, словом, для первого раза – самое то.
В горы ехали шумной компанией, всю дорогу, оставив дверь купе нараспашку, радовали вагон песнями под гитару и запахом хрустящих яблок и портвейна «Три семерки». Или «Три топорика», как называли его Тошкины новые приятели-альпинисты, при этом бросая на Алю поверх бород такие искрящиеся взгляды, что она полдороги мучалась вопросом, не скрывается ли за этим названием какой-нибудь дополнительный, не вполне приличный смысл. Соседи по купе, крепкие мужички в видавших виды спортивных костюмах, тоже принципиально не брились НА ВЫЕЗДЕ, а выезд их, судя по длине «наличной» растительности, длился не первый год.
«Здесь вам не равнины, здесь климат иной.Идут лавины одна за одной.И тут за камнепадом ревет камнепад…» —наравне со всеми басовито, с хрипотцой орал Тошка, делая комически серьезное лицо.
Впрочем, для того, чтобы узнать о себе грустную истину, ему не потребовалось ни камнепадов, ни лавин. Все выяснилось на первом же восхождении. Сначала Тошка уверенно и бодро лез в общей связке, а временами даже обгонял ветеранов. Когда они только сопели, он пытался шутить, страховал Алю, перебираясь вверх и вниз так легко и спокойно, словно двигался по безопасной парадной лестнице с ворохом макулатуры за спиной. Проблемы начались во время привала, когда вся четверка забралась на достаточно широкий и ровный козырек, утомленно вытянулась у его края и свесила головы, оценивая результаты подъема. Тошка тоже взглянул вниз с улыбкой человека, которому природа обязана покоряться всегда и во всем, не может не покориться, куда она денется, не будь он рожденным 29 мая! Увидел ручную змейку далекой реки, и притулившиеся в основании горы домики местных жителей, похожие на спичечные коробки, и их самих, похожих на прямоходящих муравьев, после чего закрыл глаза и потерял сознание. Очнулся уже на спине, ощущая затылком чье-то мягкое колено, а носом – ускользающие нашатырные флюиды. Распахнул глаза, как будто собирался впитать ими всю небесную синь, и спросил:
– Небо? Почему перевернули небо?
– Шок, – авторитетно шепнул один из бородачей.
– Угу, типичный акрофоб, – непонятно согласился другой. – Хорошо, что он, пока карабкались, ни разу не оглянулся.
– Переверните небо обратно, – миролюбиво попросил Антон и снова уплыл куда-то из реальности. Пару раз он чувствовал у самого носа ватку с щекочущим запахом, но уже не мог заставить себя дрогнуть хотя бы веком.
Случившееся походило на розыгрыш изощренного садиста и не укладывалось в голове. Предугадать, что такое в принципе может произойти, не было ни единого шанса. Выросший в частном доме, получивший образование среди приземистых строений Академгородка, наконец въехавший с молодой женой в отдельную квартиру на первом этаже без балкона, зато с зарешеченными окнами, никогда не летавший самолетами «Аэрофлота», и вообще ни разу в жизни не поднимавшийся выше, чем в кабинке Колеса Обозрения, Антон ни сном ни духом не мог предположить, что у него обнаружится ужасная, до дрожи в коленках и бредовых видений, боязнь высоты.