Коктейльные вечеринки
Шрифт:
– А твоя мама? Ее твоя бабушка научила тоже?
– Ее – нет. Когда мама была маленькая, шла война, и бабушка была на фронте. Ей было некогда.
Глава 8
Уходя три часа назад, Вера не заперла дверь. Теперь она открыла ее, просто потянув за ручку, и они со Свеном вошли тихо. Но мама, конечно, услышала.
– Вера, ну что это такое? – сказала она, выходя в прихожую из кухни. – Мы ждем, ждем. Курица уже не растомилась, а растворилась, по-моему.
– Добрый вечер, – сказал Свен.
И протянул
– Ма, это Свен, он из Швеции, – сказала Вера. – То есть он вообще из Швеции, а сейчас из Чехословакии приехал.
Мама взяла цветы, но побледнела так, словно их вручил ей призрак. Живой человек не мог бы вызвать в ее глазах выражение такого ужаса. Она переводила взгляд с Веры на Свена, не произнося при этом ни слова.
– Мы голодные, – сказала Вера.
Она надеялась, что это сообщение выведет маму из непонятного оцепенения; так и вышло. Мама встрепенулась и поспешно проговорила:
– Да-да, проходите, пожалуйста! Здравствуйте, Свен.
Взгляд от него она, здороваясь, почему-то отводила.
Вера взяла у Свена торт, поставила на тумбочку в прихожей и открыла дверь в гостиную.
Ели всегда здесь из-за тесноты кухни, а главным образом из-за того, что бабушка считала это правильным. Она читала, сидя в кресле у открытой на веранду двери, а когда Вера и Свен вошли, положила книгу на маленький ореховый столик у себя под локтем и встала, обернувшись к ним.
– Бабушка, это Свен, – сказала Вера. – А это моя бабушка Оля… Ольга Алексеевна…
От растерянности, вызванной маминой реакцией на Свена, она произнесла все по-английски, как будто по-русски бабушка не поняла бы.
Та, впрочем, не удивилась. Не то что не выказала удивления, а вот именно не удивилась – не смогла бы она так искусно удивление скрыть, если бы оно у нее возникло. Или это Вера не смогла бы?..
– Добрый вечер, – глядя на Свена с доброжелательным интересом, сказала бабушка. – Рада знакомству. И ужин давно готов. Прошу к столу.
Эти слова, по смыслу церемонные, были произнесены с абсолютной непринужденностью, тоже не наигранной. И Вера тут же устыдилась того, что вообще могла предполагать в бабушке наигранность.
– Спасибо, – сказал Свен. – Мне приятно быть у вас в гостях. – Он поставил бутылку на ореховый столик рядом с книгой. – Надеюсь, вино окажется неплохим.
Его слова тоже были церемонного разряда – Вера представить не могла, чтобы что-нибудь подобное сказал, придя в гости, любой из ее друзей, – но в том, как он их произнес, была та же непринужденность, что и у бабушки. Это было так странно!.. Как будто их не разделяла пропасть. И даже не одна пропасть, границы, а две, еще и возраста.
Хотя чему она удивляется? Ведь и сама с первой же минуты почувствовала себя со Свеном так, будто они выросли на одной улице. Как такое может быть? А оказалось, что может.
Запеченная курица, конечно, не являлась ежедневным блюдом – удивительно, что ее приготовили именно сегодня. Мама подала курицу на глиняном расписном туркменском блюде, это выглядело празднично и тоже пришлось к появлению гостя очень кстати.
Выпили за знакомство, и бабушка спросила:
– Ты приехал в командировку?
И тоже – так спросила, будто вся его жизнь прошла у нее на глазах и только вот это последнее обстоятельство было ей неизвестно.
– И да, и нет, – ответил Свен. – Из Стокгольма я приехал в Прагу к другу и снимал все, что там происходит, для своего дипломного фильма. А потом мне позвонил мой преподаватель и сказал, что есть возможность поехать в Москву на программу шведского кино. И я, конечно, решил поехать.
– Не жаль было уезжать из Праги? – В бабушкином голосе послышался острый интерес. – Мне кажется, самое важное сейчас происходит там.
Вера хотела перевести сказанное маме, но, взглянув на нее, подумала, что та и сама все поняла. Правда, объяснить мамин испуг – конечно, на лице ее был испуг, этого невозможно было не видеть, и руки у нее вздрагивали, когда она разделывала курицу и раскладывала по тарелкам, – Вера не могла. Прага, что ли, так маму напугала? Но ведь уже полгода все только и говорят о Чехословакии, потому что там все изменилось, и будет еще больше перемен, и все гадают, что там происходит на самом деле, не по-газетному, и что произойдет дальше… А Свен прямо оттуда приехал! Интересно же послушать, что он расскажет.
А больше всего интересен он сам – серьезность его притененных глаз, гармоничность черт его лица, точность и красота каждого движения его рук, очень больших, с широкими ладонями. Вера и следила за каждым его движением – как он наливает всем вино, берет ситный из фаянсовой сине-белой хлебницы… Так завороженно следила, что это выглядело, наверное, даже неприлично. Поняв это, она быстро отвела взгляд.
– Мне очень жаль было уезжать из Праги, да, – кивнул Свен. – Там все бурлит, люди хотят свободы и спорят очень открыто. И каждую минуту что-то происходит. Однажды я провел с камерой на улице двенадцать часов подряд. Работа мысли так значительна, что это отражается на человеческих лицах. Они тоже становятся значительными, поэтому их интересно снимать. У меня такое чувство было раньше только когда я смотрел на портреты в Национальной портретной галерее. И вот теперь на улицах Праги.
Вера вспомнила, как подумала в первую же минуту, когда увидела его лицо: какое оно значительное, будто кино смотришь на экране. Как удивительно это совпадало сейчас с его словами!
– В Праге я не была, – сказала бабушка, – а в Национальной портретной галерее у меня было то же ощущение. Значительности лиц – да, ты прав.
– Вы были в Лондоне? – спросил Свен.
А Вера и не догадалась бы, что речь о Лондоне. Слова «Национальная портретная галерея» не вызывали у нее в сознании именно этот город. А у бабушки вызывали, значит. И у Свена тоже.