Коктейльные вечеринки
Шрифт:
– Не обижайтесь…
– На обиженных воду возят.
– Вам шпионкой можно работать, – отсмеявшись, объяснила Маша. – Как только у меня в голове слова появляются, вы их сразу улавливаете.
– Богатый у тебя словарный запас, – усмехнулась Морозова. – Кто твои родители?
– Никто, – пожала плечами Маша. – В смысле, мама в бухгалтерии на комбинате работает. А папа спился. Он был, типа, поэт.
– Возможно, богатый словарный запас был у него.
Маша помнила папу смутно, и в то время, которое она помнила, словарный запас у него был как раз небогатый – бормотал что-то спьяну, вот и все. Но его стихи, сложенные в папку – десяток листков, не больше, – привлекали
– Красавицей ты, может, и не являешься, – вернулась к предыдущим своим рассуждениям Морозова, – но внешность у тебя выразительная. Мужчины это ценят.
– Почему? – удивилась Маша.
Ничего выразительного она в своей внешности не находила, но интересно ей было не про внешность как таковую, а про то, что ценят мужчины. Кое-какие представления у нее об этом были, но неплохо было бы узнать и мнение Морозовой.
– Потому что не так уж много людей, на которых имеет смысл остановиться взгляду, – ответила Морозова.
– Не знаю, – вздохнула Маша. – Я в вашу мансарду вообще-то переехала, потому что с одним таким рассталась… Который взгляд на мне остановил. Но никакой ценности я для него не представляла, оказывается.
– Это он тебе сказал?
– Он сказал, что жить со мной легко, но…
Маша хотела уже передать слова Игоря о том, что она не способна на человеческую заботу, и даже спросить, как Морозова думает, почему он так решил…
И вдруг это стало ей понятно без объяснений.
– Но – что? – спросила Морозова.
Маша молчала.
История, с которой была связана неожиданная догадка, всплыла у нее в памяти с отчетливостью компьютерной графики на экране.
Осенью она сделала прививку от гриппа, а Игорь сказал, что это бессмысленно, потому что прививка делается от вируса прошлогодней модификации и от нового не поможет. В декабре Маша вирус подхватила. Неизвестно, какой он был модификации, но проболела она всего два дня – валялась с температурой, раз в час выходила в кухню за горячим чаем, а в остальное время лежала, отвернувшись к стенке, и хотела только одного: чтобы ее не трогали. Игорь, к счастью, был в командировке, так что трогать ее было и некому. Лекарства помогали как мертвому припарка, но на третий день болезнь прошла, как и не было ее; все-таки прививка оказалась не совсем бесполезной, наверное. Когда через неделю Игорь заболел тоже, Маша ему, конечно, сочувствовала, но что она могла сделать? Только не дергать его и не трогать. Выздоровел он не через два дня, а через пять, подтвердив таким образом, что ее прививка точно имела смысл. Когда Маша поделилась с ним этим соображением, он не возразил и не согласился, а сказал:
– Ты настолько не способна на эмпатию, что это даже любопытно.
Что такое эмпатия она, конечно, знала, но смысла его слов не поняла. Тогда не поняла… А сейчас глаза Морозовой высветили смысл, хотя какая связь между теми словами и этими глазами, объяснить было невозможно.
– Он прав, – проговорила Маша. – Я думала, что мне хорошо, то и ему. А это же совсем не так. Я же это все четыре года изучала… А без толку. – Тут она спохватилась, что никому не интересны ее бессвязные, непонятно к чему относящиеся объяснения, и сказала: – У вас кольцо красивое. Необычное.
– Коктейльное, – не удивившись
– Почему? – не поняла Маша.
Ей казалось, такое название подошло бы к кольцу с несколькими разноцветными камнями, а не к этому, в котором камень один и завораживающе чистого цвета.
– Потом расскажу. – Морозова произнесла это так, будто само собой разумелось, что это их с Машей не последний разговор, и добавила: – Не переживай. Научишься еще отношениям.
– Почему вы так думаете? – вздохнула Маша.
Она так думать не видела никаких причин. Жизнь представлялась ей дремучим лесом, и фонаря, чтобы этот лес освещать, у нее не было.
– Жизненный опыт мне подсказывает, что ты научишься, – ответила Морозова. И, поднявшись из-за стола, сказала: – Спать пора. У меня завтра ранний урок.
Маша хотела спросить, какой урок, но решила, что бесцеремонных вопросов о том, что ее не касается, и так задала уже достаточно.
– Спокойной ночи, – сказала она.
Выходя из комнаты, Маша оглянулась. Морозова стояла так, что портрет ее бабушки был прямо у нее за спиной, и от этого казалось, то необычное, странное, убедительное, что было в них обоих, приобретает двойную силу.
Глава 6
С девочкой оказалось так легко, что Вера и вздохнула с облегчением. Она не была уверена, надо ли сдавать мансарду, и не знала, как объяснить это Кириллу, когда Марина расскажет ему о такой существенной перемене – чужом человеке в доме. Если бы Вера сказала, что ей просто нужны деньги, пришлось бы выслушать все, что сын думает о ее потребностях и его доходах, а объяснять появление квартирантки своей опаской перед одиночеством… Во-первых, она не уверена, что это именно опаска, а во-вторых, даже если и так, говорить об этом непорядочно по отношению к нему. Теперь же можно будет сказать, что просто выручила девочку, которая оказалась одна за тридевять земель от дома. Даже если такое объяснение не вызывает доверия, возражать против него трудно.
А впрочем, что за мысли? Никому она не обязана объяснять свои поступки, и сыну тоже. Сдала девочке квартиру, и ладно.
Вера вспомнила, как девочка расстроилась, вдруг осознав, что не разбирается в людях – из-за размолвки с любимым, как можно было понять. Никакого значения это воспоминание не имело, но заставило ее улыбнуться. Девочка вообще смешная – нос в веснушках, волосы как бронзовые пружинки, – но это ее плюс, а не минус. Она этого еще не осознает, но со временем осознает. Не жизнь у нее, а сплошное будущее. Где она работает, кстати? Забыла спросить. Ну, где после психфака работают – в каком-нибудь банке, в отделе кадров. Сейчас как-то иначе называется, но суть та же. А психолог из нее должен был выйти неплохой: она вызывает безотчетное доверие, это не так уж часто встречается, и притвориться невозможно, интерес к собеседнику светится в глазах, это тоже не имитируешь…
Обо всем этом Вера думала рассеянно, машинально – так же, как убирала со стола. На скатерти остались крошки от персиковой кростаты, она вышла на улицу, чтобы их стряхнуть. Грозовое электричество пронизывало воздух, деревья шумно вдыхали его. Вера вспомнила, как девочка сказала, что она похожа на колдунью, и ей снова стало смешно. Никакого колдовства – о приближающейся грозе известно ей потому, что за шестьдесят семь лет ее жизни это повторялось сотни раз и она просто знает, какой воздух бывает в соколянских садах перед грозой и как шумят в предчувствии деревья. Что ж, в старости, может, и есть что-то такое, что юность принимает за колдовство. А может, чрезмерное знание жизни, ее причин и следствий, в самом деле колдовство и есть.