Коктейльные вечеринки
Шрифт:
Морозова прошла по дорожке в дальний угол сада – если можно было назвать дальним расстояние в несколько десятков шагов, – наклонилась и детским совочком выкопала из клумбы невысокие зеленые стебли с частыми острыми листьями.
– Держи, – сказала она, возвращаясь.
Женщина, которой Морозова отдала торчащий в комке земли стебель, была видна Маше только макушкой, клипсами в ушах и носками туфель. На макушке торчал черный хвостик, клипсы в виде стеклянных вишенок переливались на солнце, туфли опознавались как продукция Джимми Чу.
– Спасибо. –
Маша думала, что гостья уйдет и хозяйка вместе с ней, тогда она и переберется с лестницы в комнату, не на четвереньках же уползать. Но те уселись на лавочку под жасмином. Видеть их Маша перестала, а разговор слышала отчетливо. Разговор был интересный, и уходить ей расхотелось.
В школе она очень удивилась, узнав, что, оказывается, если передаешь с кем-нибудь письмо, то его нельзя запечатывать, но читать чужие не запечатанные письма при этом считается неприличным. Где логика? Уж или запечатываешь, или позволяешь читать. И если люди разговаривают прямо у тебя под дверью, значит, ничего страшного не видят в том, что ты их разговор подслушаешь.
– Долго в Москве пробудете? – спросила Морозова.
– Около месяца. Антон дела закончит, и уедем.
– Грустно, Нэла.
– Почему?
– Я же помню, как вы с Ваней родились. Папа твой по улицам ходил пьяный, счастливый и с бутылкой шотландского виски. Ко мне тоже явился – Вера, выпьем за моих двойняшек! А у меня Кирка с ангиной, температура сорок, я как раз «неотложку» вызвала.
– Не выпили?
– Выпила, конечно. И с Киркой в Морозовскую поехала. – Морозова помолчала, потом спросила: – Как муж твой себя чувствует, не скучает по родине?
– Как ни странно, нет. Я сама не ожидала. Ему где простор, там и родина, как выяснилось.
– В Берлине, что ли, простор?
Маша расслышала, что Морозова улыбнулась.
– Берлин, кстати, да, очень просторный, – ответила Нэла. – Парки полгорода занимают. Но я не то имела в виду.
– А что?
– Антон не терпит, когда не может сделать то, что может. Из Германии потому и уехал когда-то. А теперь потому же туда и возвращается.
Смысл этих слов тоже показался Маше неясным. Может, потому что она не знала, кто такой этот Нэлин муж Антон. Кто такая Нэла, да и Морозова, она, правда, не знала тоже.
– И правильно, – сказала Морозова. – Глупо держаться за миф. Даже во времена всеобщей неясности и потери ориентиров.
– За миф?
– Сокол же типичный миф о прошлом. Хорошо там, где нас нет. В прошлом нас точно нет, потому оно и кажется прекрасным.
– Как-как вы говорите? – с интересом переспросила Нэла.
– Чехов, не я. Пойдем. – Слышно было, как Морозова поднялась со скамейки. – Пакет для лилии дам.
Они ушли в дом. Подслушивать их непонятные слова было так интересно, что Маша даже про кофе забыла и чуть не опрокинула недопитую чашку, поторопившись встать на ноги.
А поторопиться следовало: увлекшись
Глава 4
Опоздать не опоздала, но все-таки напоролась на разливанную ананьевскую ярость.
Как только Маша плюхнулась на свой стул, явилась Кордашенко-секретарша и проговорила замогильным голосом:
– Морозова, зайди к Олегу Антоновичу.
– Он так орал, что через коридор было слышно, – шепнула Ленка, когда секретарша ушла.
– Ты что себе позволяешь? – мрачно произнес Ананьев, едва Маша переступила порог его кабинета.
Он смотрел своим фирменным тяжелым взглядом, и из-за его прически, резкого ежика, казалось, что сейчас засветит в лоб, как положено бандиту. Но бандит вряд ли владел бы по нынешним временам фирмой, которая продает травяные чаи, или, во всяком случае, не сам работал бы в этой фирме генеральным директором, так что физической расправы Маша не боялась.
Нажаловался, значит, православный. А уж думала, обошлось.
– Глупость ляпнула, – с готовностью подтвердила она. – Больше не повторится.
– Ляпнула!.. Я б не удивился, если б ляпнула, чего от тебя и ждать. Клиента зачем клеила?
– Я – клеила? – У Маши даже челюсть клацнула. – Кого?!
– Богуцкого из «Перезвона».
Она вспомнила ароматную бородку, округлые щечки и такие же округлые ручки, и ей стало так смешно, что удержаться не было никакой возможности.
– Ну чего ты ржешь, Морозова? – вздохнул Ананьев. – Думаешь, он только для полевой мыши завидный жених, а для такой Дюймовочки, как ты, жуткая жуть?
Маша именно так и думала – начальник был догадлив, тем ей и нравился, несмотря даже на то, что заводился до крика по любому поводу и не повышал зарплату.
– Это он вам сказал, что я его клеила? – наконец перестав давиться смехом, спросила она.
– Не важно, кто сказал. Плечиками голыми дергала, глазки строила.
Ага, значит, не «перезвон» нажаловался. Зуева, точно. Хотя вообще-то кто угодно мог. Что все относятся к тебе хорошо или как минимум неплохо и при этом готовы сделать тебе гадость, не со зла, а ради собственной выгоды или просто так, мимоходом, – было первым открытием, которое Маша совершила, начав трудовую деятельность. Первым ее взрослым открытием это было, и до сих пор она не привыкла к тому, что так в жизни устроено и так теперь будет всегда.
– Сдался мне ваш «перезвон». – Маша дернула плечом, на этот раз не голым. – Я вообще агностик.
– Ладно, черт с ним, пускай сам за своей нравственностью следит. Садись.
Ананьев кивнул на стул напротив. И где понабрался таких навыков!.. Солнце из окна у него за спиной светит прямо Маше в лицо, ананьевского лица она поэтому не видит, а он ее видит прекрасно и сразу заметит, если она станет врать. Допрос подпольщицы прямо. И ведь без всякой же надобности – ну какие у нее тайны, которые его могли бы интересовать? Никаких.