Кольцо графини Шереметевой
Шрифт:
— Не хули государыню, Петруша. Верной помощницей была она мужу своему, от прачки до государыни вознеслась — ну-ка?! А силу какую на Петра имела? В гневе остановит и в горе утешит... Помню, как-то Пётр поднял свой маршальский жезл — тяжёлый он был — и говорит: «Кто из вас на вытянутой руке удержит?» Никто не мог! Дал Екатерине, та взяла его через стол и несколько раз подняла... И сердцем она такая ж сильная.
— Только ни бережливости, ни твёрдости нету... — упрямо заметил Пётр. — И немцев любит.
— Не мели не дело! — возвысила голос Анна Петровна.
Пётр опустил глаза
— А правда, что государь с библейским царём Моисеем схож? — подала голос Наталья. — Ежели Пётр Великий — Моисей, то несчастный царевич Алексей вроде как Исаак... Тогда, может быть, внук царя Петра славным Иосифом будет? Как мыслишь ты, Петруша?
— Великий князь добр, покладист, должно, будет хорошим императором, — заметил Пётр. — Виват ему!
— Ладно говоришь, братушка! — обрадовалась сестра. — И мне он люб.
— Сын иностранного посланника сказывал мне. — Пётр понизил голос, — будто отец его удивляется, как худо управляется Российское государство при императрице... подобен он кораблю, в коем вся команда пьяна, и бури раздирают его, мол, сон есть сие в сравнении с тем, что делалось при Петре Великом.
— К чему говорить, об чём не ведаете, — прервала рискованный разговор Анна Петровна. — Ваше дело — верно служить Отечеству, как отец ваш... И подале от трона...
— Подальше будем, ежели станем богаче, — озорно подмигнул глазом Пётр.
— Ах, Петруша, какой ты, право! — всплеснула руками Наталья. — Не перечь матушке!.. Мы ли не богаты? Всего у нас вдосталь.
— То ли ещё будет, как я обдумаю всё! — похвастался Пётр. — Эти гущи, чащобы в Кускове разрушим и дворец настоящий возведём. Настоящий, как в Петербурге!
— Что ты! Каменные только в столице приказано строить!
— А мы его деревянным сделаем, а сверху... а сверху под каменный вид!
Анна Петровна со вниманием поглядела на старшего сына: неужто всего четырнадцать лет ему? Хоть в Европу пошли его, хоть посади с иностранными министрами — не уронит себя. И за столом ладно держится, и разговор со всяким поддержать умеет. И в конъюнктурах разбирается!.. Наталья и Сергей совсем другие, прямодушные, открытые...
Наталья взглянула в окно и обомлела: где ясное утро? Чёрная туча ползла со стороны Вешняков, нависая над лесом, и крупные редкие капли ударялись о сухую дорогу. Сразу потемнело, и комната наполнилась тёмным янтарным светом.
Впрочем, не успели дети закончить завтрак и отправиться в учебную комнату, как туча, будто спохватившись и раздумав нарушать ясное утро, лениво погромыхивая, удалилась.
В комнате для учения стояли книги — «Букварь» Бурдова, «Псалтырь», «Обед душевный» Симеона Полоцкого, «Четьи-Минеи» святого Димитрия Ростовского, книга об одном из первых путешественников петровского времени — «Гистория о российском матросе Василии Кориотском и прекрасной королевне Ираклии Флорентийской земли»... На стене висела таблица: «Предзнаменование действ на каждый день по течению Луны в Зодиаке».
Сергей открыл «Букварь»: возле буквы «Альфа» нарисованы картинки, изображающие Адама, Агасфера, Аспида, возле буквы «Зело» забрало (забор), звенец (колокольчик), златица (золотая монета)...
Младшие дети остались заниматься с учителями, а Пётр Шереметев удалился по своим делам. Он чувствовал себя вполне самостоятельным: в шесть лет стал наследником Кускова, в одиннадцать определён в Преображенский полк и получил звание подпоручика, нынче зимой учился вместе с наследником великим князем Петром Алексеевичем, а летом более всего озабочен потомственной шереметевской усадьбой.
При дяде его, Петре Васильевиче Большом, тут было всего лишь несколько хорошо подметённых дворов да барский дом под соломенной крышей, вокруг — густые леса, полные дичи. Дед не раз приезжал сюда охотиться с царём Алексеем Михайловичем. Но потом за независимый и решительный нрав сослан был воеводой в Тобольский край, и Кусково пришло в упадок, одичало, всё заросло бурьяном. Зато у отца, Бориса Петровича, в конце жизни выдалось время для личных хозяйственных дел; он перестроил дом, подновил церковь. Однако обставлен был дом просто, без красы, вокруг никакого «плизиру»: ни прудов, ни парковых затей. Юный же Пётр Шереметев возымел твёрдое мечтание: переделать всё! Пусть не так, как у Меншикова в Ораниенбауме, пусть не как в Версале, но чтоб ни у кого такого не было: и раздолье московское, и уют. И чтоб соседи их, богатый князь Черкасский и дочь его Варвара, почаще хаживали в их дом.
Оттого-то в те майские дни 1727 года сидел он за книгами и чертежами, изучая архитектурное и парковое дело.
Сестра его Наталья в это время переписывала слова из «Лексикона трёхъязычного» — на латинском, славянском и греческом языках. Буквы у неё получались красивые, затейливые, как дворцовые канделябры, и в то же время стройные, подобранные.
Мадам Штрауден, гувернантка, задавала ей вопросы на немецком языке.
— Какая сегодня погода?
— Утро было, что райский день — отвечала Наталья, — летать бы по небу ангелам... А потом туча чёрная набежала! — да Недолго закрывала солнышко, и опять славно так...
— Какое ваше самое сильное желание?
— Чтобы люди все такие счастливые были, как я!
Гувернантка одобрительно кивала...
II
День, как волшебный колобок, катится дальше, и вот уже на смену занятиям, обеденному времени пришли сельские забавы. Играли в прятки. Наталья спряталась за деревьями, замерла при виде бело-розового цветения яблони на фоне голубого неба, к тому же с каплями дождя.
— Ау! Ау! — донеслось из дома. — Натальюшка-а! Выходи! Просо будем сеять.
Неохотно покинула она своё убежище; через короткое время вместе с дворовыми девушками уже водила хоровод и пела: «А мы просо сеяли, сеяли...» Встречные устремлялись со словами: «А мы просо вытопчем, вытопчем!..»
А потом — горелки, бег наперегонки по зелёному лугу, по золотым цветущим одуванчикам: «Гори, гори ясно, чтобы не погасло...»
Наталья крепко держала за руку Дуняшу и думала: «Какая ты хорошая, я непременно подарю тебе на Петров день платок вышитый... Ай, что это я? В Петров-то день братцу подарок надобно делать. Ах, братушка, кабы ты не был грозен, как бы я тебя любила!»