Кольцо (Кольцо Кассандры)
Шрифт:
— Ариана! — позвал ее звучный голос с французским акцентом.
Утром, перед отъездом в Гавр, Жан-Пьер не решился затевать беседу с Арианой. Она была совсем больна, едва поднялась с кровати. Вчера она дважды падала в обморок.
Сейчас Сен-Марну показалось, что девушке немного лучше.
Только бы она перенесла плавание. Если останется жива, ее наверняка пустят в Штаты. Америка радушно встречала беженцев большой войны.
— Ариана, — вновь позвал он, и она с трудом отрешилась от черных мыслей.
— Да?
— Вы долго Прожили с Манфредом?
— Почти год.
— Что ж, сейчас год вам, должно быть, кажется целой вечностью. Но учтите, — его губы чуть тронула улыбка, — в двадцатилетнем возрасте год кажется длинным, как сама жизнь. Пройдет
— Вы хотите сказать, что я забуду Манфреда? — ледяным тоном спросила Ариана.
Ее возмутило, что Сен-Марн может предполагать подобное. Но Жан-Пьер лишь грустно покачал головой:
— Нет, милая, вы его не забудете.
Он вспомнил о жене и дочери, погибших всего три года назад, и боль с новой силой пронзила его сердце.
— Вы его не забудете. Но со временем боль станет менее острой. Она перестанет казаться вам невыносимой. — Он обнял ее за плечи. — Будьте благодарны судьбе, Ариана, за то, что вы еще молоды. Для вас ничего еще не кончилось.
Он очень хотел хоть как-то обогреть ее, но в огромных синих глазах не возникло и лучика надежды.
Когда они прибыли в порт, Жан-Пьер не стал выходить из автомобиля. Это было бы слишком сложной операцией — пришлось бы доставать кресло-каталку из багажника, пересаживаться с помощью шофера, потом проделывать все это снова в обратном порядке. Все равно Жан-Пьер больше не мог ничего сделать для своей подопечной. Он договорился, что ее доставят в Нью-Йорк, а там ею займется Женское общество взаимопомощи.
На прощание Сен-Марн протянул Ариане руку через открытое окно. Она стояла возле машины, держа в руке маленький фанерный чемоданчик, который экономка Сен-Марна разыскала где-то в подвале. Добрая женщина уложила туда кое-что из вещей погибшей жены Жан-Пьера. Скорее всего одежда окажется для девушки слишком велика. Она казалась совсем миниатюрной, похожей на ребенка. Тоненькое личико с большущими глазами было таким несчастным, что Сен-Марн заколебался: не делает ли он ошибки? Может быть, Ариана слишком слаба для такого путешествия? Но преодолела же она шестьсот миль от Берлина до Парижа — пешком, на машине, в телеге, в джипе. Если уж она выдержала такое девятидневное путешествие, как-нибудь перенесет и недельное плавание через океан. Во всяком случае, дело того стоит. Она должна как можно дальше уехать от кошмарных воспоминаний, начать новую жизнь в новой стране.
— Вы ведь сообщите мне о себе? — спросил Жан-Пьер, чувствуя, что похож на любящего отца, который отправляет любимое чадо учиться за границу.
Слабая улыбка тронула бледные губы.
— Да. Обязательно. Спасибо вам, Жан-Пьер… за все, что вы для меня сделали.
Жан-Пьер кивнул:
— Мне бы очень хотелось… чтобы все сложилось иначе.
Жаль, что рядом с этой девочкой не стоит Манфред.
Она поняла, что он имел в виду.
— Да, мне тоже.
— Прощайте, Ариана, — нежно произнес он. — Счастливого путешествия.
Взглядом она поблагодарила его еще раз и стала подниматься по трапу на корабль. Она обернулась в последний раз, помахала Сен-Марну рукой и прошептала: «Прощайте».
По ее щекам текли слезы.
Книга третья
АРИАНА. Нью-Йорк
Глава 29
Пароходу «Гордость пилигрима» это название подходило как нельзя больше. Тесный, дряхлый, пропахший плесенью корабль и в самом деле выглядел так, словно на нем путешествовали еще первые переселенцы в Америку. Но при этом «Гордость пилигрима» вполне держался на плаву, да и в пассажирах недостатка не было. Судно было зафрахтовано совместными усилиями нескольких американских благотворительных организаций, среди которых главенствовало нью-йоркское Женское общество взаимопомощи. Оно уже организовало четыре подобных рейса и перевезло больше тысячи беженцев из разоренной войной Европы. Члены Женского общества взаимопомощи находили спонсоров для своих подопечных, расселяли их по всей
Почти все пассажиры были в неважном физическом состоянии; многие лопали во Францию из других стран. Некоторые неделями, а то и месяцами брели по дорогам. Были и такие, в особенности дети, которым довелось обходиться без крова в течение нескольких лет. Все эти люди изголодались, многие никогда не видели моря, никогда не путешествовали на корабле.
Женскому обществу взаимопомощи не удалось найти дипломированного корабельного врача, но зато пароходу повезло с медсестрой. Эта молодая женщина прекрасно знала свою работу, на пароходе она была поистине незаменима. Медсестре пришлось девять раз принимать роды, несколько раз помогать при выкидышах, у четырех пассажиров случились инфаркты, шестеро умерли. Нэнси Таунсенд — так звали эту женщину — привыкла иметь дело с голодными, усталыми, отчаявшимися людьми, которые столько претерпели в эти страшные годы. В предыдущем плавании на корабле оказались четыре женщины, которых немцы продержали в тюрьме возле Парижа два года. Американцы освободили заключенных, но женщины были в таком состоянии, что две из них умерли во время плавания. Встречая на борту пассажиров, Нэнси знала, что не все они доплывут до Нью-Йорка.
Она уже научилась распознавать тех, кто может не вынести плавания. Но нередко оказывалось, что не выдерживали как раз те, кто выглядел более благополучно. Были люди, силы которых иссякали, когда испытания уже близились к концу.
На сей раз у Нэнси особое беспокойство вызывала хрупкая блондинка, расположившаяся в большой каюте на нижней палубе с девятью другими женщинами.
Вскоре после отплытия из Гавра к медсестре прибежала девушка с Пиренеев и со слезами сообщила, что ее соседка по койке умирает. Когда Нэнси увидела больную, она сразу поняла, что та и в самом деле умирает — от морской болезни, голода, нехватки кислорода, боли. Трудно было сказать, что именно стало последней каплей. Глаза блондинки закатились, сухой лоб пылал.
Медсестра опустилась на колени возле кровати, нащупала пульс, попросила остальных женщин отодвинуться.
Они посматривали на Ариану с тревогой, боясь, что она скончается прямо в каюте. Накануне одна из пассажирок маленькая, худенькая еврейская девочка, освобожденная из концлагеря Берген-Бельзен, — умерла от слабости и истощения.
Минут двадцать провозившись с больной, медсестра велела перенести ее в каюту-изолятор. Там Ариане стало хуже температура поднялась, появилась болезненная ломота в руках и ногах. Нэнси боялась, что у девушки начнутся судороги, но до этого не дошло. В последний день плавания наступил кризис. Ариану постоянно рвало, а всякий раз, когда она пыталась приподняться, давление падало так низко, что она теряла сознание. Все ее знание английского куда-то улетучилось, и Ариана разговаривала с медсестрой по-немецки, отрывочно и бессвязно произнося слова, которых Нэнси понять не могла. Но со временем медсестра уловила, что повторяются одни и те же имена: Манфред, Герхард, Хедвиг, слово «папа». Несколько раз больная принималась кричать:
— Нет, Хедвиг, нет!
При этом она невидящим взглядом смотрела на Нэнси.
Ночью девушку начали сотрясать рыдания, и утешить ее было невозможно. Временами медсестре казалось, что Ариана просто не хочет больше жить. Что ж, не она первая…
Наутро температура стала понижаться. Ариана смотрела на медсестру усталыми глазами, в которых по-прежнему жила боль.
— Надеюсь, вам лучше? — ласково улыбнулась Нэнси Таунсенд.
Ариана слабо кивнула и снова провалилась в сон. Она так и не увидела, как пароход входит в нью-йоркскую гавань, не имела возможности полюбоваться статуей Свободы с факелом, который вспыхивал золотыми искрами в лучах солнца. Стоявшие на палубе обнимались, радостно кричали, по лицам многих текли слезы. Наконец их путь завершился!