Кольцо Событий. Книга первая: Игры
Шрифт:
Ки’Айли рассмеялась.
— Ладно, пощажу! Только больше так не делайте! Думаю, как вылечить сыновей, ты сама разберешься, баба Ряка! Не хулигань больше! — строго сказала Ки’Айли и поменяла мир.
Девочка заливалась смехом. Вот и приключения, настоящие приключения, как ей и хотелось! Наверное, поэтому она промахнулась и вышла совсем не в тот мир, куда планировала.
Вокруг полыхало пламя. Группа светловолосых людей стояла под скалой, по которой текли потоки огненной лавы. В воздухе завис странный летательный аппарат с пропеллером и спущенной вниз веревочной лестницей. Почему они не улетают, подумала Ки’Айли. Присмотрелась. Взгляды людей были устремлены вверх, где в выемке скалы стояли и отчаянно махали руками трое мальчишек. Приблизиться к ним вплотную летающая штука не могла, над ними нависал толстый уступ. Один из мужчин попробовал лезть вверх по скале, сделал пару движений, но сорвался вниз и ударился.
Ки’Айли бросилась к ним, махнула рукой на детей, показывая, что поможет. И быстро забралась на скалу. Мальчишки в пещере изумленно смотрели на нее и что-то наперебой говорили на своем наречии. Ки’Айли показала, что надо забраться ей на спину. Двое мальчиков переглянулись, один из них, постарше, поднял на руки третьего, самого маленького, и протянул Ки’Айли. Она обхватила его одной рукой. Мальчишка прижался, обнял за шею и заплакал. Ки’Айли погладила его по спине, а другой рукой указала среднему все же сесть ей на спину. Мальчишка удивленно кивнул и забрался. Он был с ней одного роста, держать его на спине было легко, но не очень удобно.
Ки’Айли аккуратно, теперь у нее была свободна только она рука, начала спускаться. Это было сложнее, чем путь наверх, ведь нужно было следить, чтоб не ударить о скалу детей, но она справилась. Светловолосая женщина кинулась к ней, приняла из рук малыша, двое мужчин сняли с ее спины среднего мальчика, и Ки’Айли снова быстро полезла наверх. Краем глаза она заметила, что потоки лавы вокруг становятся все гуще, а воздух наполнился запахом серы. Она быстро закинула старшего мальчика на спину и припустила вниз.
Потом ее хватали за руки, благодарили на непонятном языке и отчаянно махали в сторону летающей машины. Ки’Айли улыбалась и отрицательно качала головой, показывая, что машина ей не нужна. Наконец люди стали забираться по веревочной лестнице. Ки’Айли помогла им еще раз: затащила в машину младшего мальчика и спустилась обратно. В конце концов, последняя фигура скрылась в люке летательного аппарата, и веревочная лестница пошла вверх.
Ки’Айли улыбалась. Она чувствовала себя героем. Вот так приключения! Троих покалечила, троих спасла! Она настоящий Хранитель! И вдруг всю кожу обожгло, перед глазами встал огненно-красный вал… В последний момент Ки’Айли успела поменять мир. И вышла на Коралию, в свою комнату.
Кожу жгло, глаза слезились от пепла. А в середине комнаты стоял Ан’Гарт, ее отец.
— Все, Ки’Айли! — сказал он. — Думаешь, я не знаю, что ты бегаешь! Хватит. Мы идем к Правителю.
И твердо взял дочку за руку.
***
После эпизода в Розовом Замке прошло двенадцать дней... Артур только что проводил ее до гостиной, земляне уже разбрелись спать, каждый в свою комнату. Как он смотрел на нее несколько мгновений назад! Нежность и страсть в голубых глазах казались бездонными. Сколько любви, сколько надежности, сколько страсти и сколько благородства! Да любой ее земной знакомый уже давно отказался бы от попыток, или наоборот — перешел к решительным действиям, не оставляющим выбора. А вот Артур был безупречен. Да, Дух прав: принц, одно слово!
Несколько мгновений назад она стояла перед ним, запрокинув голову, глядя в его открытое лицо. И ей хотелось разбить стену, которую выстроила сама, повиснуть у него на шее, сказать какую-нибудь глупость вроде «Артур, я твоя, возьми мою жизнь, будь рядом… Я с тобой...». Хотелось. До умопомрачения, до рвущегося изнутри порыва. И снова нет. Почему?
Она не пошла к себе в комнату, выдохнула, оперлась спиной об стену. Перед внутренним взором мелькали картинки коралийской жизни, и во всех был Артур. Главное действующее лицо, суть, эпицентр. Его образ заставлял таять конкретные события, закрывая собой все. Артур ведет их по саду, Артур рассказывает о Древних в библиотеке, Артур возле Те'Вайано, Артур у двери гостиной минуту назад… Почему же она теряет время, мучает и его, и себя?
Сначала, когда они только оказались на Коралии, Карина, как и все земляне, плохо понимала, что происходит. Все превратились в двухмерное анимэ, живущее своей жизнью, совершенно независимо от нее. Было сложно понять, где заканчивается странный сон — фантастический и по своему прекрасный, хоть и пропитанный горькой лимонной болью — и начинается настоящая жизнь. Каждое утро она, и все земляне, просыпались, не до конца понимая, где находятся. Они выныривали из сна и ожидали, что сон растает, анимэ станет объемным, а они окажутся на Земле и осознают, что пережили катастрофу, а теперь возвращаются к обычной жизни. Но пробуждения не происходило. Даже собственное тело иной раз казалось расплывчатым и не своим, словно ты изнутри управляешь куклой, которая ходит, что-то делает, но сам ты живешь отдельно от нее. А мир вокруг был чужим.
Но у Карины появилось «чувство реальности Артура». Порой ей казалось, что она подвешена посреди фантастического сна и болтается в воздухе, неприкаянная и не до конца настоящая. Если же рядом был Артур, она внезапно обнаруживала, что мир вокруг — настоящий, что его можно потрогать, понять, изучить. Что листья на деревьях действительно пушистые; что на летающих платформах ты стоишь ногами и можешь парить в воздухе; что небо розовое, и это красиво; что можно сесть в элеонет и лететь над планетой; что вокруг живые люди, а не плоское двухмерное изображение; что в руках у нее стальная рукоять рапиры, и металл холодит кожу; что она действительно одета в облегающий комбинезон, называемый здесь «универсалом». Что все это можно ощутить — и все будет по-настоящему. Рядом с Артуром она чувствовала, что новый мир может быть интересным. Но и нравился он ей тоже по-настоящему. С того самого момента, как дверь гостиной открылась, и они увидели его открытое лицо и высокую фигуру, Карина поняла, что парня лучше она еще не встречала. Артур был лучше всех. И нравился ей. Как человек и как мужчина. Без головокружения или подгибающихся коленей, просто очень сильно нравился, до чуть сладкого ярко-голубого ощущения в груди.
Ей хотелось общаться с ним, держаться за него, опереться на него. Хотелось, чтобы через него мир снова обрел надежную, спокойную реальность. Когда друзья спали после метагипноза, а Карина боялась сомкнуть глаза, зная, что сразу погрузится в накатывающие зеленые волны, которые поглощают ее близких одного за другим, она звонила Артуру, ведь рядом с ним будет надежно и легко. Так и происходило. Артур приезжал, вез ее куда-нибудь, рассказывал много интересного, шутил. Это было как яркая вспышка, пробивающаяся через мутное полотно бреда. Она сидела рядом с ним и наслаждалась этой безопасностью и надежностью. И чувствовала, что если она снова полетит в пропасть нереальности, то он подхватит ее, и все снова станет хорошо. В конце таких встреч она боялась расставаться с ним, потому что стоило Артуру уйти, как мир снова терял очертания. Но ей не хотелось просто использовать его… К тому же было еще одно «но».
Еще до Розового Замка Карина поняла, что он влюблен в нее. Это было не увлечение мальчика, а хорошо осознаваемая, решительная, надежная, целеустремленная влюбленность, а может быть, и любовь сильного молодого мужчины. И это ее немного пугало. Порой она просто не знала куда деваться. Не потому, что не хотела его видеть или общаться с ним. Хотела, и еще как! И радовалась каждой встрече! А потому что не знала, как ей быть.
Ведь сама она была уверена лишь в том, что он ей нравится и что он реален (то есть не снится ей, а действительно существует). Но этого было мало для него, и мало для нее. Она не могла притворяться и давать больше, чем есть в ней самой. У нее просто не было сил врать себе и ему. Все силы уходили на обретение своего места в новом мире, на переживание боли и глухого бесчувствия, на попытки обрести почву под ногами. К тому же она просто не могла ему врать. Он был настолько настоящим, что казался несовместимым с понятием лжи или недосказанности.