Кольцо странника
Шрифт:
– И ребятенка народил! – радовался Тихон. – Вот и хорошо, воин будет!
Афанасий громко фыркнул.
– Так у него того... девка. Марьюшка.
– Да? – Тихон смутился. – Да и девка хорошо. Народите еще и богатырей, верно?
Всеслав, смеясь, соглашался, любуясь дядюшкиной радостью. В нем самом счастье прыгало, как мячик. Теперь он понял, как ему не хватало кого-то, с кем можно поделиться, рассказать о том, как хорошо живется на белом свете!
– Лада поклон тебе прислала, – сказал он, когда удалось вставить словечко в дядюшкины восклицания. –
Последних слов Тихон уже не слышал – замахал руками, запрыгал на скамье, последнюю солидность растерял.
– Да как же так нельзя, Господи! Терем-то почти пустой стоит! Мне много ль надо? Приезжайте и живите. Хорошо-то как будет! Все одним гнездом, вся родня! Разутешил ты меня, сынок, на старости лет!
Прасковья тоже обрадовалась.
– Ой, милые мои, – сказала, отчего-то вздохнув. – Как же мне охота дитятку нянчить, так прямо сил никаких нет! Своих не дал Бог, так и была бы у меня воспитанница...
– Ну, это дела бабьи! – решительно высказался дядька. – А по мне не тяните, рожайте богатыря! Я, покуда в силах, его всей науке воинской обучу. Вырастет – воеводой у князя станет!
– Постараемся, – усмехнулся Всеслав.
Так прошла его первая трапеза в доме, который он уже привык считать родным. Только под вечер загрустил дядька Тихон, припомнив своего сына.
– Вот она, судьба-то, – сказал со вздохом. – Вроде бы, так хорошо все шло у него. Уж и любушку себе присмотрел в Киеве. Приеду, говорил, обвенчаюсь... А сам с курносой обвенчался. Расскажи мне, сынок, как все это случилось?
– Ума не приложу, – пожал плечами Всеслав. – Весел был все время... Как из полона меня выкупил – радовался уж очень. Да и торговля у него хорошо шла. Только вот в последний свой вечер...
И Всеслав рассказал дядюшке, как мучался Михайла от угрызений совести из-за загубленной понапрасну нищенки и дитя ее.
– И перстень обережный ему не помог, – закончил со вздохом, а дядька Тихон схватил его за руку.
– Постой-постой, как так – перстень?
– Да вот так, – отвечал Всеслав. – Как выкупил меня братец покойный из полона, так я ему перстенек и отдал. Он давненько уж к нему примеривался, почитай что с детских годов. И когда я в Новгород на службу уезжал, все его у меня просил. Говорил, неудачливый я. Вот уверился я в этом и отдал ему кольцо. А он погиб – и недели не прошло...
– Нельзя было ему кольцо отдавать, – тихо сказал Тихон. Глаза его остекленели, лицо как-то обвисло. Теперь перед Всеславом сидел не полный сил мужчина преклонных лет, но согбенный, немощный старец. – Сердцем чую – из-за него все и приключилось.
Хотел Всеслав возразить, но и у него дрогнула душа. Сам не признавался себе в этом, но и раньше у него было такое же предчувствие, что замешан перстень-оберег в смерти брата.
– Да как же... – заикнулся он было и смолк.
– Про то мне неведомо, – ответил Тихон. Он уже приободрился. – Слышал я от матери нашей, что перстень это непростой.
– Вестимо, непростой, – пожал плечами Всеслав. – Родовой, обережный, только нашей семье помогает...
– Это ясно. Но есть в колечке этом тайна какая-то, да такая страшная, что лучше уж и не соваться, и не думать об этом вовсе. А православному уж и вовсе не след.
– Так может кинуть его вовсе? – спросил Всеслав, косясь на палец, где поблескивало кольцо. – Выбросить и забыть?
– Бесполезно, – махнул рукой Тихон. – Сила в нем какая-то, он все равно к нам вернется.
– Ну, а коли оправу расплавить, а камень разбить? – снова спросил Всеслав. Тихон что-то ответил, но внезапная волна дурноты не дала Всеславу понять его слов. Удушье люто стиснуло грудь, холодный пот бисером осыпал виски, а за самое сердце уцепилась колючая, жуткая боль. Но хуже удушья и боли был тот страх, который обуял душу – ледяной, смертельный...
– Да что с тобой, сынок!
Но Всеслав смотрел на дядьку, как хмельной – голова болталась, глаза пустые, оловянные...
– А-а... Не надо! – сказал он не своим, глухим и страшным голосом. – Не надо! Не нами заведено, не нами и кончится!
– Да что ж ты так перетревожился? Сам же предложил, сам и «не надо»! Не будем мы с ним ничего делать!
Боль отпустила. Всеслав ошарашено потряс головой, глянул по сторонам, точно не помнил, где он.
– Сердце схватило – пожаловался дядьке. – Сроду не болело, а тут вишь ты...
– Это ничего, ничего, – повторял дядька, испуганно глядя на Всеслава. – Ты выпей, и все пройдет.
Всеслав принял из его рук чашу доброго греческого вина, выпил. Горячий ток побежал по жилам, сразу стало легче, высох пот на лбу.
– Уж и не знаю, что со мной такое, – прошептал он, откидываясь к стене.
– Отдохнуть надо, отдохнуть, – суетился дядька.
Он пожелал лечь непременно в одной опочивальне со Всеславом – не мог ни на час с ним расстаться.
– Все мне кажется – проснусь утром, а тебя нет...
Как тогда буду?
Всеслав согласился. Он был слегка напуган приключившейся с ним хворью. Болел только, когда наносили рану в бою, да вот когда чуть было не потонул. Но тогда-то ясно с чего, а тут просто – как пришла боль, так и ушла.
Легли, но угомониться не могли еще долго. Дядька расспрашивал Всеслава о его жизни на острове, о Ладе, о дочери. Очень смеялся, узнав, что Лада – язычница.
– Да что ты говоришь? Прямо так вокруг пня и водили? Ну, даешь жизни, богомольщик ты наш!
Всеслав смущенно улыбался в темноту. Знал он, что у дядьки никогда не было особого религиозного рвения, но чтоб уж так хохотать. Но Тихон вдруг посерьезнел.
– Значит, как переберешься сюда с семьей – придется крестить и мать, и дитя. А вас потом и венчать к тому же. Мне-то разницы нет, да и никто чужой не узнает. Да только вот если узнает – худо придется. Теперь язычников гоняют, как паршивых собак. И до смертоубийства доходит, ежели кто особо упрямый. А сколько их по острогам гниет – Бог знает! Не понимаю я все ж, зачем так гнать людей за веру...