Кольцо Уракары
Шрифт:
Я опустился на пол.
Как объяснить происшедшее? Что приключилось? Система разрегулировалась и зашвырнула меня куда-то к той бабушке? Маловероятно. При малейшей угрозе сбоя она выключается. В стартовую камеру тогда просто невозможно войти. Нет, похоже, техника тут ни при чем.
Ответ напрашивался сам собой.
Меня провели, понял я. Поймали. Как маленького мышонка. Самого заставили влезть в мышеловку. Заманили? Нет, пожалуй, есть другая возможность, куда более вероятная: меня перехватили. О таких случаях обычно умалчивают, но мне о них было известно. Хотя это и не так просто: требуется сложное и громоздкое оборудование, да и время на подготовку. Обычно такие операции бывают успешными только, если удалось заранее получить все данные о предстоящей ВВ-переброске. Тогда система заблаговременно твердо настраивается на определенный маршрут. Только и исключительно на него. Иными словами, какое бы место назначения ты ни выбирал и ни задавал аппарату, он все равно доставит тебя туда, куда ему приказали заранее, заблокировав любые другие варианты.
Зачем это сделали? А главное — кто? И еще: с ведома папы, а то и самого "Т"-президента — или перехватчикам удалось раздобыть информацию о моем маршруте без ведома отправителей — оперативным, как говорится, путем?
Впрочем, я не стал ломать над этими вопросами голову: если уж меня захватили, то о цели этой операции осведомят, надо полагать, достаточно быстро.
Однако же понятие «быстро» бывает достаточно растяжимым. Мне казалось, что я нахожусь тут уже довольно давно, но пока никто не выразил желания навестить меня. Я попытался увидеть — сквозь металл, — что же находилось за пределами камеры. И не разглядел ничего. Мои способности не сработали скорее всего потому, что место это было очень надежно заблокировано. Защищено от всех моих попыток. Оставалось только ждать — понимая, что события если и будут развиваться, то, во всяком случае, не в мою пользу.
Я лег на пол и постарался уснуть.
Но едва я закрыл глаза, как началось неожиданное. Хуже того: страшное. Я действительно испугался, хотя вообще это мне не очень свойственно. Во всяком случае, я испытывал испуг — пока вообще сохранял способность хоть как-то оценивать свои чувства. Потом остались только ощущения, названия которым я не знал.
Я совершенно утратил чувство реального. Я не был больше в круглой камере. Не был ни на Серпе, ни на Симоне. Вообще в Галактике. Где-то в другом пространстве. Я был там? Был, но не я. То, что некогда было мною, но уже перестало быть чем-то единым. Целым. Человеком. Личностью. Я был разобран, разодран даже не в клочья, но на молекулы, на атомы. И каждый из их бесчисленного множества кто-то внимательно разглядывал со всех сторон. Оценивал. Чуть ли не взвешивал. И принимался за следующий.
Это требовало, наверное, бесконечного времени. А я и находился в бесконечности. Не я: то, что раньше было мною. И чего больше не осталось.
Или все-таки?..
Что-то еще старалось уцелеть. Спастись. Увертывалось от попыток расчленить, разобрать, вывернуть наизнанку, увидеть, оценить…
Что-то противилось. Но я боялся — оно боялось, — что старания эти ни к чему не приведут, и тот, кто завладел мною (или их было много?), в конце концов добьется своего.
Прошли миллионы лет — и ощущения начали таять. Рассеиваться. Их больше не оставалось. Как не оставалось и меня. Все кончилось. Кончился я. Кончился мир. Это было хорошо. Возникло ощущение небывалой легкости и покоя.
А еще позже — неизвестно, откуда все стало постепенно возвращаться. Атом к атому. Молекула к молекуле. Из ничего собиралось тело. И вот вернулись и тонкие субстанции. Все, что было у меня, во мне, раньше.
Нет, даже больше, чем раньше. На самое чуть, но больше.
Впрочем, сейчас мне было не до этого.
Я вернулся. Аминь.
Остальное не имело значения.
С такой мыслью я наконец уснул.
Следующий день оказался, быть может, самым скверным в моей жизни. Во всяком случае, профессиональной, или, если угодно, в моей карьере. Именно таким этот день сохранился в моей памяти. С самого утра.
Уже первые минуты его не обещали ничего хорошего. Я, впрочем, ничего такого и не ждал. В консервной банке, в которой я оказался, если говорить откровенно, по собственной глупости, не было, естественно, ни туалета, ни завтрака. Но это, наверное, было далеко не самым страшным. Во всяком случае, я приготовился к самым крутым вариантам, хотя, может быть, это мне только казалось, что я готов уже ко всему на свете. И когда интуитивно почувствовал, что мою банку вот-вот вскроют, постарался принять самый независимый вид, на какой только был способен в этих условиях.
Камера, в которой я находился, вскрылась достаточно неожиданным образом. Начиная с самого верха, круглая, без единого угла стена начала просто-напросто исчезать — растворяться как бы по спирали, как срезают кожуру, чистя яблоко. И в результате через неполную минуту я ощутил себя стоящим в середине не очень большого, неярко освещенного помещения. Я стоял на круглой площадке, еще только что служившей полом камеры, в которой меня сперва уничтожили, а потом и воскресили. Помещение было явно нежилым — застоявшийся сыроватый воздух свидетельствовал об отсутствии нормальной вентиляции — и совершенно пустым. Там находился, как мне вначале показалось, один только я. И лишь когда в темном углу возникло какое-то движение, я сообразил, что тут, кроме меня, присутствовал и другой человек.
Он неторопливо подходил ко мне, и с каждым его шагом я все более утверждался в мысли, что это не первая наша с ним встреча.
Однако лишь когда он остановился почти рядом со мною, метрах в полутора — я перестал сомневаться в том, что знаю его.
Снова Верига, подумал я. Пожалуй, он стал уже чересчур назойливым. В прошлый раз мне удалось ускользнуть. Но он нашел способ справиться с моим нежеланием общаться с ним. Ну что же: я на этот раз не могу избежать встречи; остается, по старому рецепту, только расслабиться и постараться получить от встречи как можно больше удовольствия.
Остановившись, он кивнул мне, как если бы мы с ним расстались лишь прошлым вечером, пребывая в самых лучших отношениях. На что я сказал:
— Токтор, фы преслетуеде меня, как хосяйка — таракана.
Он ухмыльнулся:
— У вас лингвистическая память, Разитель. На этот раз в его речи не осталось и следа пресловутого синерианского акцента.
— Вы и при первой встрече нажимали на акцент уж больно выразительно, — сказал я. — Жаль, что я тогда не успел сделать всех нужных выводов.
— Вы и сейчас ими не располагаете, — ответил он. — И вообще — мы просмотрели вас до последней молекулы и пришли к неутешительному выводу: ваша память оказалась даже более пустой, чем у годовалого ребенка. Знаете, в это не очень-то верится. Приходится предположить, что вы обладаете такими защитами, с которыми нам пока еще не удалось справиться. Я бы не сказал, что это — очко в вашу пользу: нужную информацию мы получим так или иначе, но для вас этот процесс установления истины может оказаться достаточно болезненным.