Кольцо. Абсолютная утопия. История про 13 Аркадиев и всего одного меня
Шрифт:
Я натужно попрощался, и вышел. В коридоре я внимательно изучил документ: распределить такого-то (вписано моё имя) на такую-то должность (вписана должность) на срок (вписан срок). Ещё пару ничего не значащих общих фраз про великое распределение и внизу несколько подписей, и пять колец печатей.
Почему-то мне казалось, что все это было вписано туда и до моего прихода, потому что министр только ставил подписи, или мне так показалось, этого я уже никогда не узнаю.
Я подошёл к секретарю и протянул ей лист, она поставила отметку секретариата на нем, даже не читая, и показала рукой на следующую
Вот это «утверждающая» почему-то родила в моем сердце призрачную надежду, что ещё не всё потеряно, и раз они утверждают что-то, то это можно и скорректировать. Я с надеждой открыл дверь, в лицо мне ударил теплый спертый воздух, тут кондиционера не было.
Аналогичное длинное помещение, но с другой стороны, было очень похоже на первое, где заседала «главная» комиссия. Бесконечный длинный зал и такой же черный стол, но тут все стены были уставлены шкафами с папками, и по шуму оно входило в резкий диссонанс с первым. За длинным столом сидело с полсотни людей, и все они что-то бурно делали. Со стороны это было похоже на единый конвейер, который штампует бумаги, и передает их дальше, и всё происходит по бесконечному кругу.
Я с несколько секунд наблюдал за этим магическим передвижением одной бумаги от одного человека к другому, и подошёл к ближайшему человеку и сказал:
– Вот мои бумаги, но я хотел бы…
Он не дослушал, а взял лист с печатями из моих рук, и внимательно изучил его. После чего спросил у меня:
– Хотел бы… Что бы вы хотели?
– Изменить…
– Абсолютно недопустимо, все изменения проводит главная комиссия, а мы лишь утверждающая рабочая группа кольца.
– Но послушайте…
– Документ начинает процесс утверждения, подождите!
После этого он подписал мою бумагу, и передал ее следующему. Я не успел протянуть руки за листом, но было уже поздно. Пока этот человек, имени которого я не знал, – я видел его лишь пару раз в одном из кафе на севере, говорил со мной, перед ним скопилось несколько листов, и он нервно их схватил и стал быстро изучать.
Мой же лист «поехал» дальше по столу, второй человек поставил на нем печать, и передал дальше. Так моя бумага отправилась в дальний путь, через семь или восемь человек, я уже не мог разглядеть, у кого конкретно мой документ с распределением следующих 25 лет моей жизни. Я ждал, а лист всё не возвращался, меня сковала беспомощность и полная беззащитность. Я один против всей этой бюрократической машины, которая пережевывала бедный одинокий листик, и мою судьбу заодно. Мне захотелось приложить этого человека об стол, чтобы на секунду прервать эту цепь и документооборот в нашем кольце.
Через 10 минут, этот же человек, взяв очередной лист, на котором уже не было живого места от подписей и печатей, после внимательного изучения, не передал его дальше, а протянул мне.
Я не узнал свой лист: бесконечные печати и подписи сделали его совсем другим. Складывалось ощущение, что ребенок игрался с разными печатями и ставил их просто так, забавы ради. А когда печати у ребенка отняли, он стал разрисовывать один единственный листик ручками и карандашами.
Я вышел и протянул секретарю свой «убитый» лист, с моей не менее убитой судьбой землекопа. Она отрицательно помотала головой и сказала:
– На первый этаж, сдайте в архив. И поздравляю вас с распределением!
– Спасибо.
Я медленно спустился вниз, толкнул дверь архива. Размер этого помещения был мне непонятен. Маленькая отгороженная комната, сбоку ещё одна дверь, и тут же стол секретаря архива, все помещение три на три метра. Тут сидела уже молодая девушка, она входила в резкий диссонанс с двумя другими секретарями. Интересно, за что ее сюда, на всю жизнь, тоже, как Петя, ляпнула что-то не то? Я поздоровался с ней и протянул ей лист, сначала думал попросить позвать Петю, просто поздороваться, но настроение было окончательно испорчено, и я не стал этого делать.
Девушка Лера, она жила с Алисой на одном ярусе муравейника, внимательно изучила мой листок, и сложила его в лоток с надписью «Распределение». Мы попрощались, и я вернулся в общий холл. Ни на кого не смотря, я быстро пошел к выходу из этого проклятого места.
Чья-то рука меня задержала, на меня встревожено смотрела Анна, она спросила:
– Куда тебя?
– Урожай собирать.
Я высвободился из ее руки и ушёл.
– Я тебе говорила, иди учиться?! Теперь землекопом будешь, хорошо, просто великолепно!
– Мам, и так тошно. Только тебя не хватало для полного счёта. Что мне теперь сделать, убиться?!
– Ох, я не знаю. Это всё твой отец виноват!
В это время отец стоял в другой части комнаты, и медленно стучал костяшками пальцев по столу. А мама всё не унималась:
– Я завтра же пойду к Люде, попробуем, что-то сделать. Я слышала, что сына главного врача перераспределили в другое место.
Отец не выдержал, и подошёл к нам, оборвал мать и сказал ей:
– Послушай, мы не семья главного врача. Нас не перераспределят никогда. Это понятно?
Мать что-то хотела сказать, слезы наворачивались на ее глаза. А отец обратился ко мне:
– А теперь ты послушай, что я скажу.
Мы с мамой молчали, дальше говорил отец:
– Мы семья, и между собой, мы можем говорить на такие темы…
Мать посмотрела на него с опаской, но ничего не сказала. Отец продолжал:
– Мы живём в кольце, и будем жить тут вечно, всегда. Мы никогда не выберемся отсюда, мы его рабы. Поэтому скажу так, какая разница кем ты будешь? Землекопом, или как я работать на заводе? Или как мать? Мы в вечной тюрьме, наши предки были такими идиотами, что залезли в место, из которого нет выхода. Это наше проклятие за плохие поступки наших прадедов, или просто они оказались не в том месте или не в то время – я не знаю. Я счастлив, сын, уже тем, что ты будешь работать на свежем воздухе, главное, будь счастлив, просто будь счастлив.
Мать зарыдала, а я всё понял, я был полностью согласен с отцом. Он всю жизнь проработал на своём заводе, и в глубине души ненавидел его больше всего на свете. Но сильнее всего он ненавидел кольцо.
Мы ещё долго успокаивали маму, я принял позицию отца и мы стали наперебой убеждать ее, приводить всякие возможные доводы, сущие небылицы, в ход шло всё хорошее и позитивное, что мы знали о работе в полях, мы пытались ее успокоить.
В какой-то момент мама всё приняла и успокоилась, но уже потом я слышал, как она проплакала всю ночь.